Убью её. Убью. Но пусть объяснит.
— Эй ты, сволочь, — беру за волосы и рву их на себя — верещит, как свинья, которой рубят пятак. — Зачем?! Что он тебе сделал? Носки не вывернул? Полотенце на место не повесил? Что? Кровать не застелил? — шлёпаю по лицу, как по липкой подушке.
В дверь звонят. Бросаю жену, иду открывать. Стоп. Это мужик, я его помню, у него топор и он ударит меня, когда я открою.
— Пошел вон, урод, сейчас вызову ментов, — кричу через дверь.
— Так ведь связи нет, — ухмыляется мужик.
— У меня есть.
— Не ври, ни у кого нет. Открывай, короче, смерть пришла, — он показывает в глазок топор. Большой грязный топор в крови.
— Пошел к черту! — смотрю, что он сделает. Он примеряется к двери. Да, сейчас! Дверь железная, топором не пробьёшь. У него за спиной скрипит лифт, кто-то приехал, мужик перехватывает свой топор и нападает, они дерутся, у другого мужика нож, наколенники, какой-то плоский таз на животе, и всё лицо в крови. Они хрипят и дерутся. Я смотрю в глазок. Тот второй, который приехал вторым, берёт верх, но он ранен, из ноги хлещет кровь, черное пятно расползается по джинсам, он тяжело дышит, опускается на колени, облокачивается на стену, тяжело дышит, сипит, сжимает губы, пускает носом кровавые пузыри, вытягивает в грязных пятнах руку и режет себе вены.
Дверь будто отталкивает меня, я цепляюсь ногами за обувь, вечно раскиданную в прихожей, и едва не падаю. В голове шумит, волны, эти волны… снова и снова. Черной ватной шипучкой по мозгам.
Иду на кухню, наливаю воды. Спрашиваю это распухшее нечто:
— Что здесь происходит? — вчера это было нормальным лицом, даже симпатичным. Еще раньше — самым близким и любимым. Острый носик, большие выразительные глаза, резкие, но мягкие губы. Спрашиваю теперь месиво из всего этого, и оно мне отвечает:
— Надо убить всех, — гнусавит, в нос отвечает мне месиво, — всех, кого увидишь.
— Зачем?
— Тогда этот день закончится.
Я не понимаю, что же это? День сурка, «сказка-про-белого-бычка», что за черт…
— Это же… Дура, ты ничего не напутала?
— Нет, дебил, я так уже месяц… — она кричит, розовые брызги летят изо рта, — живу.
Я не отвечаю.
— Давай уже, забей меня, давай забей… ты ведь можешь, давай! Я знаю, что можешь. Один раз смог, сможешь и еще. Давай же, тряпка!
Я сел рядом на табуретку — дачный артефакт, с вырезом для руки в виде сардельки. Кто-то слышал разве когда-нибудь эту сказку? Сказку «про белого бычка». Нет же такой сказки. Детям только обещают. Может и к лучшему? Бычок какой-то злой, горький, и скорее уж черный, «день сурка» даже рядом не валялся. Закрытые шторы. Зачем? Чтобы никто не увидел?
— Либо ты, либо тебя, — булькает кровью жена, — иначе не выбраться. Я уже всё перепробовала. Сначала было страшно. Сначала убегала… но меня убивают. Иногда очень долго… и больно… издеваются… уроды… Иначе не пройти, просто так этот день не прожить, надо всех убить. Всех, кого увидишь!
— Бред, — я сорвал штору и выключил на кухне свет, — бред какой-то.
— Конечно, — отозвалась жена, — ты здесь сколько? Второй раз, какой?
— Третий.
— Я уже столько раз тебе всё это объясняла, — она поёрзала на полу, — достало это. Не хочешь не верь, но давай, либо развяжи меня, либо убей, я завтра буду внимательней, только быстро убей, ты мне ребро сломал, урод, это больно.
— Такого не может быть.
— Когда ты опытней, ты встаешь раньше и… у нас нет шансов.
— У кого у вас?
— У нас с Антошей.
— Что ты несёшь? Ты убила его!
— Сегодня я. Успела, задушила, а ты горло режешь, урод, хотя так больнее.
— Заткнись, — я встал у окна и повернулся к ней спиной.
Бред, настоящий бред.
— Коть, развяжи меня, руки затекли… — сказала она ласково, как раньше, как прежде, будто ничего и не случилось.
Не знаю почему, но я это сделал. Развязал и сел за стол. Она едва встала на ноги, расправилась, подошла к раковине, включила воду и стала умываться. Жалкое зрелище, я хотел отвернуться, но она достала что-то из шкафа, и я крепче сжал нож. Она развернулась и выплёснула в меня стакан. Едкая жидкость попала в глаза, вцепилась в лицо колючим пожаром, я закричал, схватился за лицо, упал со стула. Щиплет, безумно больно щиплет. Затем на меня обрушился нож, уколы, они жалили повсюду, увернуться невозможно, в моём черном ослепшем мешке они были повсюду. В решето, я стал решетом, и утонул в чем-то теплом и мягком, в чем-то густеющем. Утонул.
Утро. Теперь я знаю, что это были за кошмары. Я встал, быстро прошел на кухню, отобрал у жены нож, вытолкал её, хнычущую, из квартиры и запер дверь. Подожду, что дальше будет.