До конца процедур Вика просидела, скрестив ноги, сканируя штольню. Постепенно успокаивалась, убеждаясь, что страшилы не рыскают во мраке. Гайдн и храп Юры вытеснили из головы призраков.
В вагончике её обуяли опасения рационального толка. Бабушка свихнулась незадолго до смерти. Подолгу беседовала с богом. Видела ангелов в окне.
А вдруг безумие передалось по наследству? Проявилось не в семьдесят шесть, а намного раньше?
«Прекрати, — одёрнула она себя, — у бабули был старческий маразм. И у тебя он будет, но позже».
Поезд выехал в утреннюю свежесть, в мир, похожий на рекламу молока.
— А давайте по маленькой? — Юра приложил пальцы к горлу.
— Извините, я занята, — она поспешила к лестнице.
Скальные уступы утыкали ёлки, их стволы были искалечены ветрами. По камням, как застывшая лава, громоздились ледниковые языки. В ущелье грохотала горная река, пенящийся поток омывал валуны.
Днём Вика экономила. Чтобы на ужин позволить себе лишний бокал вина. Подкрепилась консервами в номере, сварганила сэндвич. Из приотворённого окна лился холодный и кристально чистый воздух. После такого в Дрездене она будет задыхаться. А уж запахи родного градообразующего комбината сходу умертвят.
Вика приняла душ и натёрлась кремом. Мысли периодически возвращались в пещеру. К худому существу, красному, как варёный рак. Он крался над людьми, он… выбирал? Как выбирают на рынке мясо? Как…
«Привет, дурка».
Вика пошлёпала себя по щекам.
Перед глазами возникла чёткая картинка: пятнадцатилетняя Вика крошит на кухне лук, бабушка кричит из гостиной:
— Деточка, сюда, скорее!
Мама на работе. Отчим возится в гараже. Вика идёт по коридору, по скомканным ковровым дорожкам. Бабушка гнездится среди перин и одеял, маленькая, бледная, заживо мумифицированная болезнями. Она не ходит с зимы. Вика и мама по очереди меняют памперсы.
— Да, ба.
Бабушка таращится куда-то в угол за телевизором, истерзанные артритом пальчики хватаются за край пледа.
— У нас гости, — блаженно произносит бабушка, и глаза её — горящие, фанатичные — пугают девочку, — Боженька пришёл.
Вике не хочется смотреть туда, где по мнению бабушки стоит боженька. В гостиной пахнет не миррой и ладаном, а мочой.
— Я тебя переодену…
…На поле для кёрлинга топтались пенсионеры. Толпа стекалась к подъёмнику, похожему на автовокзал. Ощетинилась лыжными палками. Ползли оранжевые кабинки канатной дороги. Но курортные улочки были полупустыми, и Вика ловила своё отражение в витринах закрытых магазинов. Бизнес перебирался на верхние уровни. Хирели шикарные отели bella epoque. Довоенный модерн, арт-деко, нео-византийский стиль… как игрушки, которые приелись дитяти-великану. Хрущёв и Отто Бисмарк. Питьевые фонтанчики и термальные источники.
Городок знал лучшие времена. А у Вики никогда не было лучших — только ожидание, только надежды.
Она воспользовалась подъёмником, вторглась в праздничный шум и сутолоку горнолыжки. Полюбовалась на стройный инструкторов, малышей, осваивающих лыжи, на счастливые семьи. Идея прокатиться по трассе не прельщала от слова совсем, но мысленно она была заодно с лихачами-сноубордистами.
«Не расстанься я с Ильёй, — подумала Вика, смакуя пунш, — не побывала бы тут».
Илья обещал золотые горы, Париж, Нью-Йорк. Кто же верит мужчинам?
Возле бордерской школы детвора лепила снеговика. Вика подумала с тоской о нарождённом ребёнке. Мальчике — она почему-то была убеждена, что носила в себе сына. Сейчас ему исполнилось бы три года. Светловолосый и сероглазый, как мама. Он бы съезжал на санках с сугробов, рисовал, играл со сверстниками…
Боль стиснула сердце щипцами. Запершило в горле. Вика побрела обратно к канатке. Вниз, в здравницу для австрийских пенсионеров.
На центральном проспекте городка манекенов было больше, чем пешеходов. Трепетали флаги Евросоюза. Смеркалось, и курорт зажигал ажурные фонари. Иллюминация подсвечивала ёлки, досрочно наряжая их к новому году. В отелях загорались окна, но некоторые здания, напротив, окутывались темнотой: никто не селился в вычурных апартаментах, ветшала позолота, тускнел дубовый паркет…
Задумчивая, Вика гуляла вдоль кафе, магазинов со спорттоварами и сувенирами. Рассеянный взгляд упёрся в витрину книжной лавки. Стёкла украшали наклейки, оставшиеся с Хэллоуина: ведьмины колпаки, плотоядные зомби, вампиры. Переливающийся стикер привлёк внимание, она подошла к витрине.
Между Франкенштейном и агрессивной тыквой обосновалось худое чудище: красная кожа, руки, свисающие ниже колен, овальная морда перечёркнута акульей пастью. Ни глаз, ни носа, зато котелок на лысом черепе.