«Я люблю анальный перепихон», — сообщает зрителям под гогот оператора и сокамерника-афроамериканца. Корчит рожи. Вещает, как комфортно в тюрьме. «Раздевайся», — подтрунивает оператор.
Второкурснику Дреянову словно загнали трубку в горло. Он смотрит, ошеломлённый, как массовый убийца охотно танцует стриптиз, демонстрируя бока в кольцах сала и безволосую, совершенно женскую грудь с пухлыми сосками. Спек тискаети лижет свои титьки, принимает эротические позы, оттопыривает зад в шёлковых небесного-голубых панталонах. На сцене, где он отсасывает чёрный член сокамерника, Дреянов орошает переваренным обедом ковёр Леднёва.
Теперь ты видишь? — спрашивает Ассистент.
— Боль, — говорит доктор, — Это наша сестра. Без боли мы бы вредили себе и другим. «Боль, ты не зло», — сказал Дюма. «Боль возвращает нас самим себе», — сказал Шиллер.
Предбрюшинный жир жёлто-розового цвета. Доктор рассекает его. Прощупывает. Подчищает скальпелем, удерживая складку брюшины пинцетом. Он весь взмок. Чертовски сложные манипуляции для одного человека.
В спальне пахнет сырым мясом, кровью и дерьмом. Увы, пациенты Дреянова не соблюдают режим голодания. Он приучен к вони, он поощрительно хлопает блондинку по бедру.
— Боль — предупредительный маячок. Наш наставник. Durane cessitas. Нет-нет, это не оскорбление. Это означает «жестокая необходимость».
Искалеченная женщина безмолвно воет, скрежещет зубами. Выпученные глаза — сплошные зрачки — таращатся в потолок. Как умудрились врачи не понять, что мальчик Паша очнулся от наркоза? Как могли ничего не заметить, если ему, санитару психоневрологического диспансера, на примере блондинки, это очевидно?
Он качает головой и ножницами расширяет отверстие в животе пациентки. Отделяя брюшную стенку от сальника, едва не протыкает мочевой пузырь. По щекам Литкевич текут слёзы. Дыхание со свистом вырывается изо рта. Кажется, что она шепчет что-то.
— Ты просто икаешь, — поясняет доктор.
Даша К. по кличке Свинья училась в параллельной группе. Забитая и презираемая сокурсниками. Она проживала на окраине города со слабоумной матерью. Подходящая жертва. Месяц Паша ухаживал за ней и, наконец, напросился в гости. Сдобрил вино украденными у Леднёва таблетками. Блин вышел комом. Стокилограммовая Даша сумела нокаутировать его и позвать соседей. Разразился грандиозный скандал, стоивший незадачливому лекарю образования. Он чудом избежал суда, но не отчисления. Дальше была армия, работа в диспансере. И подготовки к операциям по ночам. И пациенты.
За стеной звонит телефон. Неужели это надежда промелькнула в глазах блондинки? Телефон умолкает. Чуть подрагивают груди в разводах запёкшейся крови, ногти шуршат по постели.
Брюшная полость вскрыта. Края раны схвачены зажимами и скреплены марлевыми салфетками. Правое крыло грубыми стежками подшито к простыне. Доктор зачарован, хотя он видел кишки раньше. У наркомана-уфолога. Первая удачная операция. Morbus in sanabilis, неизлечимая болезнь. Он распотрошил парня от грудины до паха, как консервную банку, и при этом крутил Баха, Луи Армстронга и грузинское хоровое пение. Саундтрек из пригрезившейся наркоману летающей тарелки. Потом Дреянов ругал себя за ребячество, но в тот момент он был очень зол на пациента.
С супругами-пенсионерами вышло куда профессиональнее. Но Литкевич — пик его мастерства.
Доктор погружает кисти в рану. Хлюпает, ищет. Отклеивает кишечник от таза.
Лицо женщины белее снега. Лицо трупа с живыми горящими мукой глазами.
— Висцеральная боль, — цитирует он, — боль внутренних органов — трудна для изучения…
Он сдавливает скользкую трубку в кулаке. Проверяет реакцию.
— Шведский хирург Леннандер считал, что внутренние органы абсолютно нечувствительны, — говорит он, и наглядно мнёт кишку, — Но вот здесь, в месте прикрепления…
Тело Литкевич выгибается дугой. Натягивается нить, сшивающая край брюшины с простынёй. Ногти скребут по постели, ступни колотят об изножье, она шепчет что-то, смотрит на своего доктора и шепчет умоляюще.
Он склоняется над ней. Прислушивается.
— Там, — хрипит женщина, — На ноутбуке…
Белки налиты кровью, зрачки мечутся, слова не разборчивы.
— Диск… диск F… Скрытая папка…
Доктор думает, что воля у этой красивой хрупкой женщины сильнее паралитических препаратов.
— Удалите, — шепчет пациентка. — Пожалуйста.
Он снимает перчатки и бросает их в саквояж. В какой-то серии детектива Коломбо убийцу вычислили по отпечаткам пальцев с изнанки перчаток. Он врач, а не убийца, и он уж точно не сумасшедший.