— Еще как, — согласился Невилл, переводя дух, — хлоп и нету. И ни пули его не берут, ни ядовитые газы, ни бактерии, ничего.
Николай облизал пересохшие губы и, поборов страх, нерешительно поинтересовался:
— А волосы, чем были его волосы?
Невилл повернулся к Николаю и тот опустил лицо, растирая неожиданно зачесавшиеся веки.
— Дело в том, — произнёс Невилл, — что пришелец был не просто оружием, но еще и бомбой.
— Бомбой?! — переспросила Варя.
— Очень мощной, — кивнул Невилл. — И теперь его миссия — взорваться в заданной точке.
— Вот это да, — удивилась Варя. — Где же?
— Уже недалеко, мы как раз туда едем.
— На запад? Странно. Я бы на его месте взорвалась на востоке, лучше всего в Вашингтоне — вот где корень всех земных бед и гадостей, — сказала Варя, и добавила, посмеиваясь, — как мне кажется.
— Ваших бед — возможно, — сказал Невилл.
Тем временем они добрались до первого за долгие мили пересечения дорог.
— Нам налево, — объявила Варя, поворачивая руль.
— Мне тоже, — улыбнулся Невилл. — А чем вас не устраивает Вашингтон?
Все затихли.
— Как здорово вы говорите по-русски, — сказала Варя.
— Спасибо, Варвара, — кивнул Невилл, улыбаясь, — но я говорю не по-русски, вы слышите русский, потому что вы — русские.
Варя посмотрела на него еще раз, охватила взглядом лицо с выдающимся подбородком, опустила глаза на ногти, вздрогнула и побледнела.
Через десять миль, проведённых в молчании под размеренное шуршание и редкое постукивание колёс, Невилл попросил остановиться. Солнце к тому времени забралось высоко и будто придавило сизые горы к земле. Тени испуганно сжались до крохотных черных пятен у самых ботинок. Поправив на голове свою гангстерскую шляпу, Невилл вылез из машины, осмотрелся и произнёс:
— Замечательно, просто великолепно. Огромное спасибо.
Затем он закрыл дверь. Варя опустила стекло:
— А вы уверены, что вам нужно именно сюда?
— Более чем, — кивнул Невилл, поворачиваясь в сторону черной горы похожей на гребень утонувшего в песке дракона.
— Ну ладно, как хотите, — дёрнула плечами Варя, поднимая стекло. Затем опомнилась и добавила, улыбаясь. — Кстати, а как же обещанное вознаграждение?
— Вашей жизни вам не достаточно? — обернулся Невилл. Николай вжался в сиденье, стягивая со вспотевшего носа очки и жмурясь.
— Выходит, вы считаете подарком то, что не забрали? Так что ли? — ухмыляясь, продолжила Варя.
— Я сохранил вам жизнь, которую вы вообще-то потеряли, — сказал Невилл серьёзно.
— Потеряли?
— Еще как, — кивнул незнакомец, — когда пролетали мимо, а я был в сомбреро.
Они въехали в национальный парк «Долина Смерти» со стороны Замка Скотти. В голове Николая копошилась мысль, что внутри этого пришельца, скорее всего, был орган, (небольшой, размером с селезёнку или с поджелудочную железу), который отвечал за управление временем, возможно в каких-то скромных, ограниченных масштабах. «Трилби… сомбреро… вы не останавливаетесь… я знаю…». Наверняка был.
В глубине пустыни, за замком Скотти, располагался огромный кратер, непонятного возраста и сомнительного происхождения. Николай становился на краю, заглядывая в его глубокую чашу. На дне копошились разноцветные туристы, каждый размером с фотографический пиксель.
— Всё, погнали, мы торопимся, — потянула за руку Варвара.
— Слушай, Варь, — спросил Николай, — а ты вообще поняла, что он про себя рассказывает?
— Да брось, — быстро ответила Варя, — мало ли кругом всяких психов?
— Думаешь? — Николай заглянул ей в глаза.
Она обняла его, прижалась, и, вздохнув, сказала:
— Ну, конечно. Видел бы ты его ногти. Кошмар. Как нормальный человек может жить с такими ногтями? — Она с отвращением скривила губы, подумала немного, и добавила, улыбаясь. — Но мы поедем потише…
Семья
Максим Кабир
Пётр Иванович Коренев перевернулся на бок, и потому, как сползла с его живота и шлёпнулась на пол книга, понял, что задремал, читая. Ворча, он приоткрыл веки. За окнами смеркалось. Знакомая на зубок комната погрузилась в полутьму, предметы проросли чернильными тенями. Дом они супругой купили в семидесятых — это была её мечта, обитать в городе, но иметь свой виноградник и огород. Детей бог им не дал — живчики бракованные. После смерти Ларисы в восемьдесят восьмом Пётр Иванович жил один, и покуда справлялся. Всё делал сам, и на кухне, и в саду, насколько позволяли суставы. С сорняком боролся. Зарядка, ходьба… Он презирал вечно ноющих ровесников, не заводил бесед в трамвае и докторам без надобности не плакался про болячки. И, по правде говоря, лелеял своё одиночество, тишину, книги, привычный уклад жизни.