Колька слушал, Колька видел.
— У всего есть прошлое, — повторял отец. — Понимаешь, сынок?
— И у зла, папка?
Киномеханик смотрел на мальчика с грустью и одобрением: понимает, понимает…
— И у зла, сынок, у беды. Тёмные, глубокие корни.
— Налево давай, — распорядился с плеч Колька.
Он хлопнул себя по лбу и глянул на пальцы: кровь, с самого парка пил-попивал носатый. Комары докучали лишь ему — на Коляду садилась разве что дорожная пыль.
Тучная женщина поднялась по металлической лестнице в продуктовый «Салют», напротив которого ютились покосившиеся теплицы. В верхушках тополей проплыл далёкий церковный крест. Берёзы и лиственницы росли прямо посреди асфальта, игнорируя ориентиры низкой чугунной оградки. Возле дома, в котором ещё недавно жили райкомовские работники, стоял синий ларёк; окошко закрывал квадратный в пятнах гнили лист фанеры.
За ларьком ржавел микролитражный «Запорожец», воздухоприёмные отверстия, так называемые жабры», были залеплены землёй, будто кто-то задушил автомобиль, перекрыв доступ воздуха в моторный отсек. Колька глянул на «жужика» с сочувствием, он помнил его по фильмам «Сыщик» и «Пока не грянет гром». Ну и, конечно, по мультфильму «Ну, погоди!», в пятом выпуске которого зелёный «малыш» едва не сбил кашляющего от сигарет волка.
Мальчик потёр искусанное комарами лицо и снова вцепился в уши краснофлотца.
Разбитая дорога, глубокие лужи, которые Коляда обходил в последний момент, а иногда и не замечал. Серая панельная коробка с пожарной лестницей и зелёными подъездными дверями. Гастроном. Бюст Ленина на площади. Пустота дворов, сетчатые и деревянные заборы. Когда всё это осталось позади — было, не было — они вышли к кинотеатру…
— Погодь, отпусти, дай слезу, — сказал Колька, и краснофлотец остановился, разжал холодные пальцы. Стоит истуканом, и, поди пойми, устал или нет.
— Знаешь, что это? — спрыгнув на траву, спросил мальчик. — Помнишь?
Коляда посмотрел на здание «Факела», грязно-серое, грязно-розовое. Пустой взгляд, пустое лицо. Бездумность висела между кинотеатром и глазами мёртвого киногероя, как провод между деревянными Л-образными столбами.
— Дом? — сказал краснофлотец, и у мальчика отчего-то стало знобко на сердце. Он подумал о доме, как о месте, где ждала семья, — не как о здании.
— Почему дом? — спросил Колька. Ноги затекли, но он не спешил их растирать — вглядывался в лицо мертвеца.
Коляда посмотрел на мальчика. Как всегда безразлично, отсутствующе.
— Мы шли домой.
— И всё? Ты ничего не помнишь?
Матрос не ответил. Воспоминаний не осталось: ни о прописанной в сценарии службе в Черноморском флоте, ни о сражении с врагом на подступах к Одессе, ни о гибели в бою. Ни о пробуждении в пещере под кинозалом. На экранах страны стойко справлялась со смертью сына тётя Груня, мама Жоры Коляды, которую сыграла Наталья Гундарева, а мёртвый герой с лицом Александра Бондаренко стоял напротив входа в кинотеатр «Факел», в подвале которого хранилась отпустившая его плёнка, таилось нечто древнее и злое, ставшее причиной возвращения.
— Ладно, — сказал Колька, — пошли.
Коляда ждал. Стоял под слезливой ивой, в куртке Колькиного отца, накинутой поверх тельняшки и скрывающей массивную бляху поясного ремня. Ботинки и нижняя часть брюк были заляпаны рыжеватой грязью.
Мальчик тоже ждал, а потом с улыбкой покачал головой — «забыл, остолоп, с кем дело имеешь», — и стал подниматься по ступеням. Позади зазвучали тяжёлые шаги матроса.
Сегодня была смена Юрка. И «Говорит Москва» Григорьева и Григорьевой.
Вокруг пяти зрительских затылков расплескались световые нимбы. Кино очищало, кино протягивало зрителю кусочек победы, причастие, и звучала из динамиков молитва священной надежды:
«Мой любимый сад, весь в снегу стоит и под ветра вой о весне грустит…»
Колька утопил нос и губы в душной ткани занавеса, точно целовал полковое знамя.
«И растает снег, и пройдут дожди, и в моём саду расцветут цветы».
Предупредительно скрипнула дверь аппаратной. Мальчик увлёк за собой матроса, направо и вниз по ступенькам. В сырость, в могильную прохладу. Во чрево, материнское, ведь, как бы ни звался кинотеатр, он был женщиной, и утроба его была женской, и устье меж раскинутых труб.