Михей приблизился, одну руку положил Катюхе на плечо, другой надавил на лопатку: выгнул так спину — не сутулься. Катюха выпрямилась, но еще сильней скисла, поплелась на кухню кипятить трёхлитровые банки.
Этой ночью Михею снились кошмары, будто не кусты перчика он ножом рубит, а топором людей. И до того натуральные осколки ему виделись в надломленных костях, что проснувшись, захотелось руки помыть и лицо вытереть. Открыл глаза — повсюду круги, сердце колотится. Глубоко вздохнул и на другой бок повернулся, успокоился и снова задремал.
И опять в руке топор, а перед глазами кровавые лужи.
Утром дождь шелестел по листьям, постукивал по капюшону, капельки стекали по рукавам в карманы. Чужая собака облаяла, не вылезая из будки. Михей отправился в лес, к месту, где за оврагом из земли выступают огромные камни, похожие на исполинские кирпичи. Они будто дышат теплом, снег не лежит в том месте даже в самые холодные зимы. И трава здесь живёт странная — с толстыми и ветвистыми стеблями, пушистая и ярко-зелёная, как водоросли.
Михей спустился в овраг и присел на рыжеватый камень под огромным папоротником. Дождь утих, он опустил капюшон, осмотрелся — буйная, сочная зелёнь. Ручей течет чешуйчатой от коричневых листьев змейкой, шелестит по корням, ползёт и прячется под камни. Что-то красное блестит под ногами, Михей наклоняется и видит небольшой, размером с куриное яйцо перчик — кожица лоснится, натянутая упругими изгибами мякоти. Михей присматривается и глазам не верит, проводит по перчику пальцем, пробует палец на вкус и выпучивается — бомба! Едва дыхание держит, до того перец острый. Ради такого не жаль и всю теплицу пустой держать.
Наклоняется ближе, разводит ладонями листья — плод всего один, и кустик слабенький, долго не протянет. Лось придёт греться, лисица или заяц — помнут, растопчут. Михей аккуратно срывает перчик и крутит в руке, разглядывает — необычный, странный, кладёт в карман, как сокровище.
Вот тогда, по дороге домой он и встретил мужиков, Серёгу и Баклана, и вроде помирился, и пошел дальше домой перец сушить, чтобы редкие семена из него добыть. А Катюхе ни слова — снова обложит.
Михей на скорую руку сколотил клетушку — деревянный ящичек с дырками, чтобы от мышей, мало ли. Положил в неё перчик и закинул на высоченный шкаф, тот что в спальне, Катюха и захочет, так сама не достанет.
А ночью снова насели на Михея кошмары. На этот раз виделось ему будто он людям головы отрывает, точнее сказать вывинчивает, как лампочки, оставляя кровавые «гнёзда» на шеях. Открывает глаза — спальня.
Бесшумный ветер робко теребит марлю на открытом окне. Уличный фонарь роняет на пол блёклые лепестки света, слегка испачканные полупрозрачной тенью стекла. Катюха дышит свободно. Остальная часть комнаты таится в расплывчатом мраке, который заполняют молчаливые тени. Одна из них похожа на человека — она ползет мимо кровати, к окну, обходит стул, заглядывает за шкаф, тишина услужливо глотает её мягкие шаги. Михей всматривается — не верит. Не может вдохнуть, руки прилипают к кровати. Живая тень что-то внимательно ищет. Наконец замирает, сгущается в человеческую форму, поворачивается и как будто замечает Михея. Тяжелый воздух стынет во рту. Тень подбирается ближе, наклоняет голову, как птица, и садится на кровать рядом с Михеем. Влажные огоньки её глаз холодно вспыхивают от протянутого окном света.
Смотрит. Долго и пристально.
Михей не выдерживает, закрывает глаза, старается думать, что этот сон — продолжение того, кровавого сна, где он вывинчивал людям головы. Вот сейчас он разлепит веки, и наваждение пройдет. Нет. Чужое лицо висит прямо над ним, пугающе низко, видна каждая черточка — кривой нос, пышные губы, апельсиновые поры кожи, маслянистые глаза — они смотрят прямо в него, бездонные зрачки сапёрными лопатами врезаются в мозг, и ковыряют, ища червей в его мыслях. Он чувствует глухое волнение разума, не своего… чужого. По бровям тени проходит волна, это гусеницы… нет, теперь мокрицы… Михей жмурится, пытаясь вдохнуть комок застывшего на зубах воздуха.
Лицо отступает, тень колышется рядом, теперь у ног, обходит кровать, туда, где сопит Катюха. Ложится не рядом, а прямо в неё. Михею нужно закричать, разбудить жену, вытолкнуть из неё волокнистый сгусток, но тело не слушается, его будто нет, только одни глаза, которые наливаются как пузыри и жмут череп болью. Свет уходит из комнаты, подбирая со стола обломки уличного фонаря и сырую россыпь бликов, лепившихся к вазам и полосатому дощатому полу, слизывает каждое светлое пятнышко, каждый отзвук отсутствия мрака. Оставляет Михею лишь черную и безмолвную пустоту.