— Что ж. — изрёк старик разочарованно. Призывно свистнул.
Из-за шкафа показался человечек в жёлтом. Зло зыркнул на мужчину и протянул хозяину медвежонка.
— Ловите.
Не опуская ножа, Платон крепко прижал Ладушку к сердцу. Медвежонок потёрся об него пластмассовым носом и будто выдохнул облегчённо.
— И всё? Так просто?
— Да, если вы аннулируете договор. Без добровольного согласия родственника на всех этапах, я не могу продолжать воскрешение, — он посмотрел на вскрытую куклу ласково и добавил: — Увы.
Жёлтый человечек забавно развёл ручками и вторил пискляво:
— Увы.
— Но учтите, — Некромант угрожающе склонился над столом. Зацокали перстни, — Вы изуродовали двух моих кукол. Свои деньги вы назад не получите.
Платон отдёрнул гобелен и молча вышел.
Он сидел у подъезда, и всходило солнце, пахло весной, спешили рабочие в порт, детишки в школу, студенты в университет. Рядом на лавке примостился медвежонок. Он был деловитым и взволнованным и едва не сопел от желания рассказать кому-нибудь о своих ночных приключениях.
Когда Платон спросил тихо: «как мне жить дальше?», он не ответил. Плюшевые игрушки не отвечают на такие вопросы.
— Это ваш медведик?
Платон вздрогнул, поглядел на белокурого мальчика. Мальчик влюблённо улыбался Ладушке.
«Он твой», — отчётливо прозвучало в голове, и Платон произнёс:
— Он твой.
Мальчик восторженно обнял подарок и поцеловал пуговичный глаз.
— Дима, не приставай к соседям, — отчитала сына красивая молодая женщина. Платон вспомнил, что летом её муж-матрос погиб в море. Женщина хотела что-то сказать Платону, но осеклась.
— Господи, вы весь в крови. Пойдёмте к нам, я обработаю раны. Да в какую передрягу вы попали?
— Это долгая история, — проговорил Платон.
— А вы куда-то торопитесь?
Платон посмотрел на мальчика с медвежонком и сказал устало:
— Нет. Пожалуй, нет.
Свои
Дмитрий Костюкевич
— Эй, Рябина! А доску кто мыть будет?
— Так не моя очередь.
— Теперь твоя!
И месяца не прошло с первого звонка (строгие одежды, ровные ряды, цветы, речи — ни дать ни взять похороны), как Вадик Рябинин перестал быть невидимым уродцем. Превратился в уродца видимого. За него взялся Толик Шиманский, которого величали — те, кому позволял коренастый задира, — Шима.
Шима переключился на Вадика со щупленького Жени Богомолова. Травить Богомолова было скучно: тот будто окукливался, пялился в пустоту мутными глазками. Иногда бесшумно плакал. Шима хотел ломать, а Богомолов уже был сломан и растоптан, как безногий солдат, который ни на что не годится.
То ли дело Вадик. Лопоухий новенький с большим родимым пятном на щеке. Есть над чем работать. И как раньше под руку не попадался — таился что ли?
Если бы так, если бы можно было… сидеть тихо-тихо на задней парте, коротать перемены на ступенях тёмной лестницы, подпирающей низкую дверь технического этажа, шмыгать в класс по звонку — и оставаться невидимым. Всегда. Вадик очень старался.
В шестой класс обычной дворовой школы он перешёл из частной школы неформального образования. Школа называлась «Свои». Парковка для великов и самокатов. Деревянный лабиринт, с которого не страшно было сигануть на мягкий пол, в центре вестибюля. Кабинеты со стеклянными стенами, никаких рядов и кладбищенской тишины — парты двигали и вертели, как душа пожелает; тему занятия обсуждали без поднятых рук и оценок. С урока можно было уйти в любой момент — просто встань и иди. Домой, в туалет, библиотеку, на другой урок. В позапрошлом году Вадик просидел на всех уроках физики седьмого класса.
Всё это казалось правильным, настоящим, своим. Но из школы пришлось уйти — отец потерял «сладкое», как говорила мама, место в дирекции мебельной компании, и семья затянула пояса.
В новой школе он оказался другим. Выделялся не только внешностью (в «Своих» он не чувствовал себя уродцем), но и желаниями, мотивацией, мыслями. Парту делил с Димой Талишко, круглолицым мальчиком, который рисовал смешные комиксы. Они сидели в конце правого ряда, с видом на затылки Богомолова и Ромы Мозоля. Все трое — Талишко, Богомолов и Мозоль — были такими же отщепенцами, молчаливым меньшинством, как и Вадик. Над ними издевались и смеялись, когда становилось скучно.
— Не буду…
— Что-что ты там мямлишь? — Шима, дежурный по классу на этой неделе, повернулся к окну, с подоконника которого свесил ноги Олег Клюй (с такой фамилией и клички не надо). — Прикинь, Клюй, Рябина доску мыть не хочет.