— Так коньки можно откинуть. Я слышал.
— От кого? От мамочки своей, которая зелёнку в медпункте ворует? Не хочешь на Рябине, проверим на тебе.
Косарёв подступил, не осмеливаясь посмотреть на Вадика.
— Приседай! Живо! — крикнул Араужо.
Вадик присел, раз, второй, третий…
— Глубже дыши!
Притворяться было глупо — ещё больше разозлятся, заставят. Вадик приседал, часто дыша, пока не закружилась голова, а Шима не приказал подняться.
— Воздуха набрал! Не выдыхай! Косарь, дави!
Косарёв с силой надавил на грудную клетку в районе «солнышка». Спина Вадика впечаталась в стенд. Он услышал знакомый звук «дзи-и-инь», как тогда, когда Клюй смачно треснул его по ушам, и из глазниц брызнула чернота.
Он помнил, что вот стоит спиной к стенду, а в следующую секунду открывает глаза и лежит на боку на рифлёных листах, и где-то за ограждением шумят тополя…
Сколько он был в отключке?
Ныли рёбра. Перед глазами плавали снежные хлопья, таяли на сетчатке. Вадика немного мутило, но в целом чувство было опьяняющим — к такому легко привыкнуть. Подсесть.
— Ну что, кайфанул, ушастый? — рядом присел Шима. — Не бесплатно, сам понимаешь.
Вадик закрыл глаза. Араужо пнул его в копчик.
— Ты тут глазки не закрывай. Разговор к тебе имеется. — Шима сунул между зубов коричневый бычок и подкурил от одноразовой зажигалки. — За Клюя базарить будем.
Вадик хотел было спросить, что Шима имеет в виду, но… он знал. Сам ведь думал об этом.
Тёмно-бурая борозда на шее Клюя. Отрезанные уши. Вырезанное на щеке… «родимое пятно». Ну, и кто теперь уродец?.. Но — как? Кто? Мысли против воли возвращались к Талишко, к его комиксам, в которых погибают мучители Вадика (и Талишко, и Мозоля, и Богомолова, если на то пошло)…
— Ничего не хочешь сказать?
Сказать им, что Талишко в тот день тоже не было в школе? (Талишко принёс справку, но выглядел слишком возбуждённым смертью одноклассника… а разве другие, сам он, нет?) Сказать, что если они не оставят его в покое, то друг явится и за их ушами?
Во взгляде Араужо читалась тревога. Они думают, что он…
Вадик открыл рот, но Шима дёрнул головой вправо, вслушиваясь. Затем встал и повернулся лицом к мостику над трубой.
— Кто там шарится?!
— Свои. — Вадику не было видно, кто говорит — он по-прежнему лежал на боку. — Да только не всем.
Голос был знакомым, успокаивающим. Вадик сел на задницу. Над решётчатым полом показалась голова мужчины с молочным глазом.
— Вы смотрите, — сказал Шима. — Одноглазый батя Рябины за нами следил.
Мужчина вырос над перилами. На нём был всё тот же коричневый плащ, тёмные брюки и туфли со сбитыми носами. Правая рука в кармане, левая — на облезлом металлическом бортике. Мужчина не брился несколько дней. Белое глазное яблоко главенствовало на лице, притягивало взгляды.
— Это не его отец, — сказал Косарёв.
— Что? — не понял Шима.
— Это не его отец. Я видел отца Рябины, это не он.
— Какого… — Шима обернулся к Вадику. — Кто это?
Вадик затряс головой. Не мог выдавить из себя простого «не знаю». Как и Шима, он видел мужчину второй раз. Но когда тебе плохо, то принимаешь любую помощь. Любую поддержку. От кого угодно. Даже от незнакомого человека, который понимает тебя и готов защитить.
Шима повернулся к мужчине с молочным глазом и визгливо закричал:
— Да кто ты, мать твою, такой?!
— Не такой, как вы, — сказал тот, и шагнул на мостик.
Шима квакнул. Незнакомец сделал ещё один маленький шажок.
— Я думал, что когда-нибудь они остановятся. Устанут, одумаются, или случится что-то ещё. — Мужчина достал правую руку из глубокого кармана плаща. — И оказался прав. Случилось что-то ещё. Вот это, — он ткнул пальцем в затянутый бельмом глаз; он что-то сжимал в ладони, но Вадика отвлекал глаз, который продавился под напором пальца. — Когда сносишь оскорбления, плевки, зуботычины, даже удар по лицу… железной трубой, — это не прекратиться никогда. Не в твоей голове.
Вадик смотрел на неподвижное лицо, в спокойствие которого не верилось. В первую очередь, из-за удавки в руке мужчины. Тонкий шнур непринуждённо болтался петлёй, словно чётки, с которых сползли бусинки. Мужчина поскрёб ногтями бритый затылок.
— Не в твоей голове, — повторил он, и зрячий глаз гневно потемнел.
Араужо выглядел нездоровым: серый воск лица, капли пота на лбу и верхней губе.
— Это… это он… убил Клюя.
«Прикол, — скользнуло в голове Вадика. — Тугодум, а допёр раньше всех».
Шима скосил глаза на Араужо, будто тот назвал мужчину огнедышащим демоном. Косарёв качнулся, привалился к ограде и закрыл лицо ладонями.