Мужчина с молочным глазом добрался до середины мостика.
— В страдании у ребёнка нет надежды, — сказал он, — рассудок не протягивает ему руку помощи, в тяжкую минуту ему не за что ухватиться, кроме самого горя[3].
Вадик смотрел, открыв рот: он что, кого-то цитирует? На какое-то время слова мужчины затмили происходящее, сделали его размывчатым и малопонятным. Один раз мужчина с молочным глазом уже являлся из пустоты, чтобы спасти Вадика, сказать правильные слова, а потом уйти.
И вот теперь он снова стоит перед ним. Но смотрит не на него — на его врагов.
Глаза Шимы, глаза хищника, упёрлись в незнакомца. Веки напряглись и словно огрубели. Но когда Шима разлепил плотно сжатые губы, из голоса исчезла былая уверенность:
— Значит, ты, — сказал он, сжимая кулаки и двигаясь на мужчину. — Да я тебя, урод, за Клюя в говно размажу…
Или Вадику показался испуг Шимы — и тот по-прежнему получал удовольствие от собственной ярости и предвкушения схватки? У Шимы был «короткий запал» — в гневе он вспыхивал моментально.
Крепыш остановился у стыка площадки и мостика. Было видно, как на плечах и шее напряглись мускулы. Он выпрямился, сделал лёгкое движение в направлении мужчины с молочным глазом, а потом рванул. Мостик гулко завибрировал.
Мужчина удивил Вадика (и, наверняка, Шиму). Он позволил Шиме приблизиться на расстояние удара, а потом молниеносно присел и ткнул ему в пах прямыми пальцами (под которыми болталась верёвочная петля), точно какой-нибудь китайский монах. Шима врезался в руку противника, выплюнул из лёгких весь воздух и потянулся к травмированному хозяйству, но мужчина уже сжимал и крутил его яички. Вадик сжался, будто истязали его. Шима заскулил, голова задёргалась на сдувшейся шее, ладони заколотили по руке мужчины, бессильно, по-бабьи. Мужчина дёрнул на себя, словно хотел оторвать хозяйство Шимы — и Шима завопил.
Мужчина с молочным глазом разжал пальцы, поднялся и отступил на шаг.
Шима корчился от боли на холодной решётке. Под трубу влетел пассажирский состав, и Вадик подумал, какую картину разглядел на мостике машинист?
— Когда видишь, во что превратился твой враг, после удара в кадык или макаронину… через десять, пятнадцать лет после школы… — мужчина запнулся, рот свело беглой судорогой. — Школа высасывает таких, как вы, до дна. Сначала даёт силы, власть, а потом забирает с процентами… Но как увидеть это в двенадцать лет, как заглянуть в будущее и увидеть, что твой школьный кошмар сторожит парочку вонючих гаражей, пьёт в ржавом «жуке» и способен поднять руку лишь на толстожопую жену? Он почти благодарен тебе, когда ты сдавливаешь его глотку… бр-р-р… это как задавить жабу.
Шима отползал. Отталкивался каблуками, помогая правой рукой; левая рука прикрывала ракушкой гениталии. Его лицо было обращено к площадке: вздёрнутые брови, испуганные больные глаза дворового пса.
— У вас ничего нет кроме слюны и тупых клыков. — Мужчина с молочным глазом медленно наступал.
— Мама… мамочка… — Араужо рухнул на корточки, словно у него вынули колени. Его рот продолжал открываться и закрываться, но из горла выходило лишь придушенное гуканье.
Мужчина склонился и заглянул Шиме в лицо. Было не похоже, что боль откроет у Шимы второе дыхание, но тот зашипел и ударил врага в глаза «вилкой» из пальцев. Тут же одёрнул руку, тряся ладонью. Мужчина моргнул — и всё.
Потом распрямился и опустил каблук на ступню Шимы. Под мягким носом кроссовка хрустнуло. И сразу — ударил по подъёму стопы, в неприкрытые мышцами кости.
Шима взвыл и пополз на спине. Водянистое небо провисало к его бледному лицу. Шима перевернулся на живот.
Приоткрытый рот мужчины дрожал:
— Но ещё хуже, когда тот, кто испоганил твоё детство, не узнаёт тебя. Он отмылся и сменил конуру, он смотрит на тебя и улыбается, он спешит по своим делам, он не помнит. Не помнит даже этого! — Мужчина снова ткнул в белый глаз. — Они не хотят отвечать за то, что сделали. Они не верят в прошлое. — Его лицо покраснело, на лбу и шее проступили тёмные вены, почти как в финальной сцене ужастика о сканнерах, после которого Вадика долго мучали кошмары. — Но он… они… должны ответить! И чем раньше, тем лучше!
Шима добрался до площадки. Он уже не скулил, выпученные глаза пялились в рифлёный настил.
Вадик обхватил колени, в голове пробудилось смутное воспоминание.
В «Своих» ходили слухи о «защитниках» — невидимках в отличие от «старших братьев». О «защитниках» он впервые услышал в библиотеке, единственном месте, где существовали правила: в просторное светлое помещение пускали без личных вещей. Мальчик с голубыми глазами и вздёрнутым поросячьим носом сказал, что директор нанял «защитников», чтобы учеников не обижали за пределами школы; дворовая шпана пыталась отобрать у мальчика карманные деньги, и тогда появился худой человек в пальто с некрасивым шрамом на виске, он прогнал хулиганов и провёл его до дома. Голубоглазый мальчик был благодарен «защитнику», но… мужчина со шрамом испугал его.