Стоя под душем, она натирала себя худощавым бруском земляничного мыла, и тихонько пела под нос:
«Я тебя любя, искусаю в кровь, никаких следов на утро не отыщешь».
Вода согревала и расслабляла, казалось, выветрившийся хмель вернулся и закружил голову.
Дверь ванной ни с того ни с сего начала открываться, издавая при этом режущий ухо скрип. Недовольно сморщившись, Таня оторвалась от приятного занятия, чтобы вновь запереться. Она спустила одну ногу на пол и потянулась к ручке. Дверь к тому времени открылась на половину, и в проёме показался коридор, и зала в конце. Кровать стояла точно напротив ванной, и Таня увидела спящего Серёжу, и что-то тёмное, возвышающееся на его груди. Она решила, что это подушка, но тут что-то зашевелилось, и челюсть девушки невольно поползла в низ. Прямо на Серёже сидело некое существо размером с ротвейлера. В льющемся из спальни свете было отчётливо видно, что оно плотно прижало свою морду к лицу спящего парня. А может быть, и не спящего уже. Душ, звякнув, выпал из Таниных рук.
Существо молниеносно повернуло голову и в полумраке вспыхнули два красных уголька глаз.
Будто ледяная глыба возникла в груди девушки, мешая дышать, кричать, думать. Она просто смотрела на то, что смотрело на неё, а потом на то, что спрыгнуло с Серёжи, а потом на то, что спрыгнуло с Серёжи и понеслось к ней со скоростью гончего пса. Лишь когда оно пересекло половину коридора, Таня опомнилась, и сама не своя от ужаса, дёрнула дверь назад. Красные точки метались вверх-вниз, увеличиваясь до размера слив. Оно почти достигло спальни, когда дверь в ванную с грохотом захлопнулась. Таня попыталась сдвинуть защёлку, но пальцы не слушались. Что-то тяжёлое врезалось в деревянную панель с обратной стороны. Таня заверещала: первый звук, после спетой под душем песенки, который вырвался с её губ. Старая защёлка никак не желала сдвигаться с места и резала пальцы. По дверям ударили, а вернее, прочертили. Как граблями. Или как когтями.
Тане таки удалось повернуть защёлку, и дверь закрылась. Понимая, что радоваться рано, она прыгнула в ванную и стала, прижавшись спиной к кафелю, не замечая, что горячая вода из душа всё ещё хлещет по её голени. Всё её внимание занимала дверь.
«Что это было? — лихорадочно соображала она, — В дом забралась собака? Но как, квартира же на третьем этаже? Может быть, это какой-то розыгрыш? Может быть, Серёжа решил подшутить над ней?»
Она заставила себя пошевелиться, выключила воду и прислушалась. В сталинке было тихо. Ни лая собаки, ни хихиканье шутника Серёжи. Только стук сердца и удары капель по чугуну, только нарастающий свист, негромкий, но настойчивый, сперва почти ультразвуковой, а теперь явственно ощутимый, близкий.
Волосы на голове Тани встали дыбом, когда она поняла, что что-то происходит, и происходит не в коридоре, за запертыми дверями, а внутри, рядом с ней. Она впечатала себя в стену и остекленевшими глазами смотрела в угол, под раковину, туда, откуда доносился свист.
Свист перешёл в шипение, потом в неожиданный, заставивший её подскочить, звук «пшшш!», резко оборвавшийся, не начавшись. В этот момент под раковиной появилось то самое существо. Оно возникло из ниоткуда, просто материализовалось в воздухе. Только что там была лишь паутина и облупившийся кафель, а теперь сидело, сгорбившись, нечто ростком в метр, покрытое с ног до головы серебристой шерстью. И не успела Таня заорать, как существо сказало:
— Тише, внучка, тише! Разбудишь Серёжу, он тебя за дурную примет, и разлюбит. Дурных никто не любит.
Это было не рычание, не вой, не то, что по идее, должно производить материализовавшийся посреди ночи незваный гость. Обычный человеческий голос, причём, женский, причём, старческий. Тут Таня заметила своими обезумевшими глазами, что гость (гостья) вовсе не покрыта шерстью, что это волосы, свисающие с его (её) головы, и они не серебристые, а седые. Существо откинуло назад длинные локоны, выпутало из них лицо. Перед Таней сидела обычная старуха, разве, что крошечная, и появившаяся совершенно ненормальным способом. В облике старухи не было ничего жуткого, напротив, её вид вызывал странное чувство жалости. Была старуха голой, и волосы использовала, чтобы прикрыть одряхлевшую наготу. При метровом росте, она не казалась лилипутом, в том смысле, что части её тела были пропорциональными, обычными. Не считая одутловатых щёк, не соответствующих общей худобе. Кожа на её руках и ногах была мокрой и розовой, а вот лицо покрывал не