Таня наконец поняла, на кого похожа гостья: на пожилых алкоголичек, вот на кого. Только те повыше, и если и
появляются из ниоткуда, то исключительно в своих горячечных видениях.
Впрочем, говорила гостья трезво, а на Таню смотрела просящими светло голубыми, (а не красными, как померещилось сначала) глазами.
— Вы кто? — ошарашено спросила девушка, жалея, что её волосы не так длинны, и приходится закрывать интимные места ладонями.
— Ты меня не боись, внучка, — произнесла бабушка, не сдвигаясь с места, — Одень вон внуковую футболку, а то холодно здесь.
Таня автоматически потянулась к футболке, быстро надела её на себя, стараясь не упускать старуху из виду.
«Внуковую футболку», — повторила она про себя, и всё поняла. Понимание это её, как не удивительно, успокоило.
— Вы — Серёжина бабушка? — спросила она.
— Она самая, — закивала старушка.
— Вы — привидение?
Гостья поглядела на свои руки, на спутанные волосы, и пожала плечами:
— Не знаю. Кто я теперь, мне не сказали.
— Вы живёте здесь?
— Я не живу, — грустно ответила старуха, — Я нахожусь. Уйти мне надо, а я не могу.
Таня переступила с ноги на ногу внутри ванны. С тревогой спросила:
— Что вы сделали с Серёжей?
— Ничего! — искренне удивилась старуха, — Я бы ему ничего не сделала! Он спит просто, можешь пойти, убедится. Он единственный заботился обо мне раньше. Дочь-то меня знать не желала. Пьянью называла. Стеснялась меня. А он нет-нет, да и хлебушка принесёт, молочка. А то и чекушечку. Сядем с ним, бывало, самогоночки выпьем, и за жизнь говорить начнём.
Слушая мёртвую старуху, Таня поняла, почему квартира не похожа на обычные бабушкины квартиры. При жизни (раньше) Серёжина бабка была алкоголичкой, и было ей, видимо, не до вышивания и слоников. Страх окончательно покинул Таню. Место страха заняла печаль. Жалость к этой голой женщине с одутловатым лицом, которая сама разрушила себя, и после смерти не смогла обрести покой, которой не сказали, кто она, и куда ей идти.
— Вы, что, целовали спящего Серёжу? — спросила Таня, и в груди у неё защемило от грусти.
— Не совсем, — вздохнула бабка, — Я, если расскажу, ты испугаешься, и бросишь его. А он тебя любит. Он, знаешь, как на тебя смотрит!
— Я тоже его люблю! — выпалила Таня, хотя никогда не размышляла, любит она Серёжу или нет, — Расскажите мне!
Старуха опустила свои почти прозрачные глаза и виновато сказала:
— Я ж, внучка, пила раньше немеренно. И теперь выпить хочу. Душа горит, как хочу! Страшнее адских мук это, понимаешь?
— Я куплю! — не задумываясь, вызвалась Таня.
— Купишь, — улыбнулась старуха с благодарностью и тоской, — Да чем же я пить её буду, она же здесь, окаянная, а — я не здесь. Я только и могу, что к спящему Серёже подползти, да дыхание его понюхать. Оно мне ничего не даст, но хотя б запах слышу, и огонь в душе будто бы меньше. А если у него пот во сне выступит, так я, не обидься, слизываю. И в поту водочку чувствую, понимаешь?
Таня кивнула с ужасом, но не с тем, что возникает при виде мёртвых живых людей, а с ужасом, что пронзает вас, когда вы сталкиваетесь с опустившимся до самого дна человеком. Сердобольным, брошенным, никому не нужным.
— Простите, — зачем-то сказала Таня.
— Ты прости, что я тебя испугала. Я не хотела, чтоб ты увидела меня. Завтра просто сорок дней, как меня нет. А меня не помянет никто. И Господь меня не заметит. И не скажет мне, кто я теперь.
— Мы вас помянем, — пообещала Таня искренне, — И в церковь сходим, свечечку за вас поставим.
Старуха посмотрела на девушку полными боли и слёз глазами.
— Иди, — прошептала она, — Спи и ничего не бойся. Завтра я куда-нибудь уйду. Не знаю, куда, но знаю, что именно завтра.
Таня вылезла из ванны и подошла к несчастной старухе. Ей хотелось как-нибудь утешить терзаемую душу женщины, и она сказала:
— Всё будет хорошо. Обещаю.
Она впервые обещала что-либо привидению, и понимала, как глупо это звучит, но слова сами сорвались с её уст.
— Ты хорошая, — произнесла старуха, — надеюсь, Серёжа тебя не обидит.
Сказав это, гостья стала таять в воздухе, так же стремительно, как и появилась здесь. Сперва зазвучало шипение, потом утихающий свист. Перед тем, как окончательно пропасть, она попросила:
— Можешь убрать иконы со стен, а то от них жар ещё сильнее. Глядят на меня святые, и видят, какая я грешница. Больно…