По бокам трассы ютились халупы из досок и жести, какие-то разгромленные гаражи. Я прижался к огрызку забора и осторожно высунул голову. Белоха — без спутника — шаркала вниз по склону, звенела ключами. Я напряг зрение.
— Умр!
Узловатые пальцы вцепились в плечо. Я прикусил язык от неожиданности. Пахнуло несвежим телом. Никогда ещё я не стоял так близко к Умруну. Сумасшедший тряс меня, сгорбившись, так, чтобы забинтованное лицо было на одном уровне с моим.
«А вдруг он взаправду — мумия?» — посетила глупая мысль.
Клешня больно стиснула мышцы сквозь одежду.
— Эй, — беспомощно промямлил я.
А Умрун заговорил — в лунном свете я видел, как шевелятся губы, или что там ещё шевелилось у него под бинтами.
…Мне было семь, когда скончался мой дедушка. На поминках родня по очереди рассказывала разные связанные с ним истории, а я внимательно слушал. Бабушка вспомнила, что дед за едой любил повторять: «вкусно, как крольчатина», и причмокивал характерно, всасывал воздух. Не важно, что он при этом кушал, борщ или пирог. «Вкусно, как крольчатина».
За ужином я решил, что родителям понравится, если я буду похож на дедулю, и я начал причмокивать и нахваливать пюре: «вкусно, как крольчатина, мам», а мама отругала меня. Я не понял, в чём провинился, и расплакался.
Спустя тринадцать лет Умрун вплотную склонился ко мне и чётко произнёс:
— Вкусно! Вкусно, как крольчатина!
И потянул воздух на манер Ганнибала Лектора.
Я онемел, а сзади Белоха каркнула:
— Заблудился?
Я попятился, кривые пальцы отпустили куртку. Белоха ухмылялась, я думаю, Умрун тоже ухмылялся, возвышаясь сбоку от неё, длинный и нескладный.
— Уже не выберешься, — напутствовала сумасшедшая старуха. — Куда пришёл, оттуда не вернёшься.
Но я вернулся — в тот вечер я ещё сумел вернуться в свой дом, к своим родителям, и всё было нормально, только у соседей всю ночь лаяла собака и кто-то царапался за стеной.
Спиранов не написал мне, вопреки ожиданиям. На его страничке появился свежий пост авторства Игоря Кротова. Кротов извещал, что Дима Спиранов умер и похороны состояться завтра в шестом доме по улице Плеханова. К посту была прикреплена фотография, нарочито искажённая: серое пятно в дурацких очках.
Лампочки мигали над головой, и я услышал раздражающее щёлканье — это стучали друг о друга мои зубы.
Судя по всему, Кротов, отчитавшись о похоронах, удалил свой профиль.
Сегодня утром я посетил улицу Плеханова и издалека видел гроб у подъезда, и людей, окруживших его, худых и необычайно высоких, чёрных и блестящих, как деревья, омытые осенним дождём. Они поднимали тонкие руки и водили ими в пустоте, а стекольца их очков сверкали алчно, и я посеменил прочь по вымершим дворам, и не встретил ни одного прохожего. Но в окнах пятиэтажек то и дело мелькали землистые личины, а возле памятника Афанасию Никитину, который из-за мороси показался мне чудовищным, танцевали психи.
Кап-кап-кап, вода стучит о рукомойник, и я пытаюсь найти объяснения всему, что видел за день. Странным вещам, странным событиям, странному призу в конце зигзагообразного и бессмысленного лабиринта.
Я понимаю, что рано или поздно мне придётся приблизиться к окну, отдёрнуть ткань и проверить, действительно ли кто-то ходит на горизонте, кто-то огромный, с лапами, извивающимися, как плети, с рылом муравьеда, с ножами вместо волос, и жрёт ли он существ поменьше, карабкающихся на дома тварей, а может быть мне померещилось тогда во дворе, может быть мне всё померещилось, и я сумею вернуться, если повторить наоборот каждое моё действие, в обратном порядке, и нет ничего за шторами, на изнанке».
Пак-пак-пак.
Второй учитель
Алексей Жарков, Дмитрий Костюкевич
Он убегал.
Рвал когти.
Сваливал.
Потому что не хотел смотреть в глаза людям, которые спросят: «Зачем вы всё это вытворяли?». Потому что ответа «Мы исследовали силу авторитета» — было мало. На грош. Недостаточно. Даже для него самого.
Была и другая причина… поэтому Павел Раскольников сматывал удочки.
Упыливал, как ни назови.
Подальше от «дома-пыточной». От «учителей» и «учеников». Хотя… к чему кавычки? Чтобы обмануть себя? Оправдать содеянное, подменить понятия?
Дорога свернула налево, вдали выросли часовенка и кладбищенский забор, стали приближаться. «Лысые» покрышки давили в грунт островки щебня, которые не успели разворовать дожди.
Сзади громко хлопнуло, сельская дорога развернулась на девяносто градусов, словно пролегала через центр исполинской карусели, кладбище выпрыгнуло из поля зрения, а за лобовым стеклом вздыбились деревянные домики. Павел рванул руль в сторону заноса или всего лишь успел подумать, что надо бы повернуть…