Они заставили испытуемых обезглавливать своих товарищей.
«Вы должны это сделать, чтобы всё закончилось».
Чтобы началось.
Возникло.
Зародилось.
Обрело грязный исток.
За кладбищем находились автомобильный и железнодорожный подъезд к сахарному заводу. Заводской железнодорожный цех принимал и отдавал сахар, сахар-сырец, свеклу, кокс, камень, щебень, патоку, шпалы, кирпичи, соль, лес, дизтопливо, оборудование, госнадежды и соцразочарования. На дальней стальной колее припал к рельсам состав: несколько полувагонов и тепловоз.
Павел двинулся по едва заметной тропе. Слева и справа высилась сухая трава. Над чугункой, рощицей и прячущейся за ним трассой взошла сиротская луна, блестящая, как зеркало. Возле полувагонов кто-то двигался.
Дрейфовал.
Шёл навстречу.
Скользил в лунном бесстыдстве.
«Рабочие? Так поздно?»
Он не хотел знать ответ. Так оставались хоть какие-то шансы на самообман…
Над приближающимися силуэтами болтались сгустки блёклого света. Похожие на включенные электрические фонари, прикреплённые к каскам шахтёра, да только никакими фонарями они не были… и ничем не крепились, а висели в воздухе над головами, как распухшие светлячки.
Ущербные фигуры подступали.
«Пожалуйста, остановитесь…»
От головы состава отделилась грязная тень. Быстро: не шла, а летела над смоченной лунным светом травой. Павел инстинктивно втянул голову, проверил карманы, обернулся. Сзади поджимали чёрные опивки кладбища. Фонари приблизились, стало видно, что они закреплены на шестах, которые тащат люди, замотанные в какие-то лохмотья, бомжи, мать их, но чёрт бы с ними, главное, всё-таки люди. Павел сглотнул и облизал губы:
— Свой, мужики, свой… заблудился.
В ответ блеснула сталь цепей и кастетов, мелькнул кривой оскал ненависти к пришельцу, мнимому захватчику накопленных ценностей, никчемных, бросовых, но кровных. Угрожающе качнулись фонари, скрипнули изолентой рукоятки заточек. Павел сделал шаг назад, и оступился, едва сохранив равновесие. Над головой прошептала искорка стали, звякнула о стену за спиной.
— Да что с вами, люди, это же…
— Люди?! — рыкнуло в ответ.
Лязгнула цепь, и Павел ощутил зубастую боль в ноге, чуть выше правого колена. Пошатнулся, сжал кулаки, стиснул зубы — оскалился, как затравленный волк.
Шары вдруг стали падать, лопаясь и разлетаясь на осколки, глухие шлепки. Один, другой, затем третий… Странная тень из головы состава носилась между людьми, заставляла падать, кромсала… Павел видел, как некоторые из них разлетаются на куски, не издав ни единого шороха. Лишь нелепые спецэффекты — беспризорные фонари — хлопают на прощанье ресницами смерти, обрамляющими пустые глаза в вечность.
Раскольников ощутил холод.
Озноб понимания.
Стужу узнавания.
Он понял, что это… кто это.
Загородный дом, очередной опыт, странный эксперимент. Десять человек в лабиринте, и только один знает, как найти выход.
Молчание — одно на всех.
Мастерство лидера? Талант? Одарённость? Если бы…
Обычное стадо, базисный инстинкт и ничего нового — лишь уверенность в себе и знание маршрута, полученное от «босса». И толпа следует молча, боготворя или презирая. За тем, кто знает куда идти, или думает, что знает. Большой разницы нет.
Ответственность — вот самый страшный страх человека. То, что загоняет его в стадо и делает бараном. То, что вызывает доверие, творит авторитет. И чем больше в тебе барана — тем выше чужой авторитет.
В толпе, однако, есть проверяющий. Контролёр. Тот, кто придумывает задания, тот, кто наказывает за нарушения.
Он не в стаде, он выше, он не человек.
Павел шагнул вперёд, прямиком к спасителю — тот стоял рядом с насыпью, в окружении битого стекла и чёрных, мерцающих ещё тёплой кровью, изрубленных тел.
— Спасибо… — не своим голосом сказал Павел.
Лицо спасителя покривилось… Ухмылка? Улыбка? Презрение? Что означает эта гримаса на этом лице? Одобрение? Приглашение?.. Приглашение куда?
Спаситель развернулся и направился к тепловозу. Павел попытался не отставать, но рухнул на колени. Левая нога — ватная, испуганно скулящая болью на требование идти. В руке и животе прижилась едкая боль. Раскольников скорчился на холодной земле.
— Да вставай же… вставай, чёрт бы тебя подрал!
Павел поднял злые глаза и окаменел, зажатый в холодные тиски неожиданного ужаса. Перед ним стоял руководитель эксперимента, контролёр, причина бегства, а сейчас… спаситель. Лицо — странное, чужое, но… в чём-то доброе, отеческое, пропитанное бездонной мудростью. И снова эта гримаса. По позвоночнику поднялось понимание истинной природы контролёра… и как эхо — улыбка.