— Ты разбери продукты, а я Сонечкой займусь, — Оленька смотрит на часы, — уже пора будить, и кормить, — она взвешивает рукой каждую грудь, — из этой, вроде.
— Устал чего-то, — вздыхает Васюк, забираясь в домашние тапочки. — Ну, хоть ужин не готовить.
В коридоре они расходятся, Васюк шаркает на кухню, Оленька в комнату:
— Где тут моё солнышко? Где наша маленькая Сонечка?
Васюк кладёт пакеты и бережно смотрит на седые волосы и округлую спину бабушки. У неё на плите огромная бледно-желтая кастрюля с отбитой на ручках эмалью.
— Суп из курочки, — сообщает бабушка, — а то питаетесь черти чем.
— Из курочки? — удивляется Васюк, подбираясь ближе к кастрюле. Он берёт прихватку и кладёт на крышку. Сквозь запахи приправ и хрип радио прорывается тревожный крик Оленьки:
— А где Сонечка?
Васюк открывает кастрюлю и утопает в чернильной темноте.
— Здесь.
Возвращение
Максим Кабир
Молния расколола небо пополам, озарила дачный посёлок вдали и шахты на горизонте, силуэт карьеров, кардиограмму индустриальных окраин. Дождь забарабанил по гравию, вспенил рыжую пыль. Заштриховал диагоналями стекло пригородной электрички. Стук колёс перешёл на рысцу и Артур Кошелев прижал к себе пакет с подарком для сына. Правой рукой он нащупал рукоять пистолета.
Он возвращался домой.
Отяжелевшие ветви каштанов мокро ткнулись в электричий бок, замелькали чудом уцелевшие фонари. Полусгоревшая хата. Огороды, завоёванные сорняком. Белая стена в размашистых граффити, агрессивно-безграмотных. Эмблемы рок-групп, номера телефонов легкодоступных женщин и парней, готовых сделать минет. Перед самым вокзалом, вместо «добро пожаловать», чёрная, тянущаяся на пять метров надпись «ЗДЕСЬ ВАМ ВСКРОЮТ БРЮХО, ВЫРОДКИ».
Станция медленно вплыла в окно электрички и остановилась. Зашипели рессоры. Артур, единственный пассажир в вагоне, поёрзал на деревянной лавке. Здание вокзала — безвкусица и гигантизм, плесень с позолотой. Зелёные почтовые ящики, кусты шиповника вокруг перрона. Резвящиеся под дождём дети. Погодки, ровесники Вани.
Сердце Кошелева защемило при мысли о сыне. Каждый раз, покидая семью, даже на несколько дней, он изнывал от беспокойства. Ворочался, комкая нестиранные гостиничные простыни, повторял его имя. Ему снилось одно и то же: рука, непременно в резиновой, медицинской перчатке, звенит ключами, отпирает замок. Гость, ужасный, ужасный гость, входит в вестибюль, поднимается по ступенькам. Резиновая лапа поскрипывает, гладя дубовые перила. В другой руке у гостя почему-то ножницы, и он пощёлкивает ими, направляясь к детской, чик-чик, чик-чик…
Плохие сны не снились Артуру лишь дома, за пуленепробиваемыми дверями, куда кошмарам путь был заказан, где Алиса и Ваня, книги и игрушки…
Кошелев с тоской посмотрел на детей и тут же пожалел об этом.
«Лучше на них вообще не смотреть», — говаривала Алиса и, как обычно, была права.
Малышня, мокрая, возбуждённая, столпилась возле поваленного на асфальт мужичка. Он был хилым, увечным, по груди моталась табличка с каракулями «Помогите немому». Никаких шансов против подвижных и цепких ручонок, щипков и тычков.
— Больно! Больно! — выкрикивал немой.
— Врака-собака! — галдели дети, пиная его, втаптывая в лужу.
В лужах тонули нелепые стеклянные лисички и брелоки, скарб калеки.
— За что? За что, родненькие?
Рыжий мальчонка извлёк из шортов член — на сюсюкающих женских форумах детские половые органы называли перчиками и писюшками — и принялся мочиться немому в лицо. Толстая девочка впилась зубами в грязную щиколотку мужчины и лужи окрасились розовым.
— Фу, воняет, как какашка!
— Держите его рот!
Артур взмолился, чтобы машинист увёл электричку прочь от этой сцены. От заливистого мелодичного смеха, от рыжего, набравшего горсть стекляшек, от задыхающегося инвалида.
Машинист услышал его молитвы. Электричка пошла, листая столбы, трансформаторные будки, обесточенные домишки за покосившимся штакетником.
И снова он вспомнил Ваню, доброго, чуткого, беззащитного в своей детской спаленке с диснеевскими персонажами на сиреневых обоях. Ваня любил выстраивать частокол из книг, прятаться за ним, читая урывками, чередуя. Как-то Кошелев спросил, какое удовольствие в таком чтении, и Ваня объяснил: «Я хочу успеть как можно больше». Кошелев тогда обнял его крепко-крепко и поклялся, что сын успеет прочитать все книги на свете, так долго он будет жить.