— И никто не выжил?
— Да какой там выжил, скажешь тоже! Кожа отдельно, кости отдельно…
— Кошмар.
— Ага. Вот тогда у него, видать, и скомкалось что-то в голове.
— У кого?
— Да у Михи, у кого, у Степана.
— Это как?
— Сдаваться пошел, еле спасли, ранили только… короче, передали тогда санитарам. Хорошо жив остался, я так считаю. Скольких мы парней хороших… — Илья Афанасьевич покачал головой, — А-а… не будем, ну его! — он хрустнул бутылочной крышечкой и заглянул в горлышко. — Твои то как? Понравилось им моё хозяйство?
Егоров был рад сменить тему, все эти чеченцы, война, смерть и несправедливость, он считал, лучше держать такое от себя подальше, не думать — так жизнь дольше останется красивой. Да он, вообще-то, не за военными рассказами приехал, а жене за шубой, так сказать, напрямую от производителя. Но его давнишний школьный товарищ, выяснилось, шубы не шьёт, а лишь мех заготовляет. Узнав об этом, Егоров немного расстроился.
— Да, понравилось, вроде, енотики, лисички, прям зоопарк у тебя.
— А то! — Илья Афанасьевич улыбнулся, но вышло как-то грустно.
— И чего, ты один всем заправляешь?
— Нет, — загудел Илья Афанасьевич. — Пятеро у меня. Двое вот скорняжничают, Степан и немец тут один, Густав, его нет сегодня, мать хоронит. Еще вот жена на бухучете, и два водителя, обоих Сашами зовут, прикинь. Они же и кормят, мне же тут кормов на всю эту скотину, знаешь сколько надо?
— Представляю, — обреченно кивнул Егоров, глядя как рядом с запотевшим, налитым до краёв стопариком, появляется закуска.
— Ну что, вздрогнем? — сверкнул глазами Илья Афанасьевич и поднял со стола стопку. — За успех!
Егоров снова кивнул. Он приехал сюда не один, привез двух дочерей, посмотреть на зверушек. Илья Афанасьевич тоже имел детей и по глазам Егорова догадался, что того смущает.
— Да не волнуйся ты, если что Степан за ними присмотрит, он мужик что надо!
Юля и Оля. Юля старше на год, ей было уже девять.
— Я буду беленькой лисичкой, — сообщила Юля, рассматривая песца.
— Я тоже, — отозвалась Оля, зажимая нос — она дольше сестры не могла привыкнуть к едкому запаху, обволакивающему клетки.
— Нет, повторять нельзя, выбери кого-нибудь другого.
— Но я тоже хочу быть лисичкой.
— Ну ладно, тогда я… — Юля пробежалась взглядом по рядам клеток, в которых копошились разноцветные животные, — тогдя я буду енотиком. Ты лисичка, а я енотик, вот!
Младшая Оля нахмурилась, подошла к клетке с двумя грустными енотами и, оттопырив нижнюю губку, приготовилась заплакать. Юля заметила и взяла сестру за руку:
— Ну, хорошо, давай мы вместе будем енотиками.
— Давай! — как ни в чем ни бывало, обрадовалась Оля. — Вот такими, полосатенькими.
— Хорошо, — прищурившись, согласилась старшая сестра.
— А почему они в клетке? — спросила Оля.
— Потому что их пустят на шубу, — быстро ответила сестра.
— На шубу? — удивилась Оля.
— Ну да, убьют, сдерут с них мех и сошьют из него шубу, — злорадно подтвердила Юля.
На этот раз она не успела заметить, как на лице плаксивой сестры набухли и сразу же покатились по щекам слёзы. Оля мигом раскисла, захлюпала носом, и, размазывая по лицу непослушную влагу, заревела в полный голос.
— Ладно, не плачь, я пошутила, — присев перед сестрой на корточки, спохватилась Юля.
— Не пошу-у-ути-и-ила, — протянула Оля.
— Пошутила, правда пошутила, честное слово.
— Ты врё-ё-ёшь.
— Нет, не вру, правда, честное-пречестное, не вру, пошутила, хватит реветь, ты же уже в школу ходишь, тебе нельзя реветь.
— Мо-о-ожно, — заревела Оля еще громче.
— Так, — Юля заговорщицки оглянулась, нет ли кого поблизоости. Они стояли между двумя рядами клеток, протянувшимися в обе стороны метров на сто или даже двести. За этим рядом был другой, за ним третий и так далее, всего рядов шесть, или семь. Казалось, клетки были повсюду в бесчисленном количестве. Только с одной стороны стояла бытовка, из которой они пришли, а с другой торчал, слегка покосившись, зелёный деревенский туалет.
Юля подошла к клетке с енотами и присмотрелась к запиравшему дверцу крючку, снова оглянулась. Вокруг никого.
— Чтобы тебе доказать, что их не убьют, я вот что сделаю, смотри.