Мы нашли Дапри в его приемной, где тот проводил собеседование с мужчиной средних лет. Когда мы бесцеремонно вторглись, соискатель как раз говорил, и я уловил в его речи отчетливый акцент — канадский или, быть может, американский.
— Что это значит? — вскипел Дапри.
Прежде чем дворецкий ответил, кандидат повернулся на стуле и, увидев Холмса, явно узнал его.
Секундой позже и Холмс просиял, щелкнув пальцами:
— Мерридью!
Я вспомнил, что так звали менталиста, которого Холмс видел в Америке.
— Театр «Ипподром», Балтимор, пятое января восемьсот восьмидесятого, — отозвался тот необычно певучим голосом. Затем процитировал, и фраза прозвучала как одно слово: — «Кто ты, без права в этот час ночной принявший вид, каким блистал, бывало, похороненный Дании монарх? Я небом заклинаю, отвечай мне!»[2]
— Я уже давно не выступаю, — сказал Холмс вполне дружески. — Боюсь, Мерридью, что вы ввязались в скверную историю.
Американец потупил взор в некотором смущении.
— «Горацио, ты изо всех людей, каких я знаю, самый настоящий».
— Что это значит, Холмс? — возопил Лестрейд, выступая вперед. — О чем, черт возьми, он говорит?
— Воспоминания, инспектор, — ответствовал Холмс. — Этот человек торгует воспоминаниями.
— Послушайте, — Дапри прихлопнул ладонью по столу, — я требую объяснений.
Холмс сцепил руки за спиной:
— Терпение, мистер Дапри, скоро вы все поймете. — Он повернулся к американцу. — В одиночку вам такого не провернуть, Мерридью. Замыслом предусмотрена черная работа, но она не для вас. Итак, кто это был?
Удивительно, но Мерридью не стал отпираться. Он спокойно и терпеливо открыл, что прибыл в Англию несколько месяцев назад в надежде выступить в качестве менталиста на английских подмостках, но познакомился на корабле с человеком, лаконично назвавшимся Стюартом. Когда Мерридью продемонстрировал свою способность запоминать решительно все, Стюарта осенило, и он придумал план. Выяснилось, что Стюарт недавно напал на приличные деньги, ибо выведал некую конфиденциальную информацию о финансах своего работодателя. Присвоенная сумма была недостаточно велика, чтобы его состоятельный патрон заметил пропажу, но Стюарту пригодилась. И теперь он возжелал большего. Однако вор не мог взять слишком много без риска быть уличенным, а потому нуждался в аналогичных деликатных сведениях о других богачах.
Стюарт наметил цели, проследив за сделками своего хозяина и выявив партнеров, которые вкладывали средства таким же образом, как тот. Определившись с жертвой, Стюарт намеревался устранить кого-то из слуг. Затем, по освобождении места, в игру предстояло вступить Мерридью: Стюарт снабдит его безупречным резюме и блестящими рекомендациями. Затем Мерридью будет просто ждать случая, чтобы мельком взглянуть на финансовые документы хозяина. Ему понадобится секунда, а дальше он все в точности вспомнит.
— И что же этот Стюарт — кличка, конечно? — осведомился Холмс. — Где вы с ним встречались?
Мерридью назвал адрес в Ист-Энде и сообщил, что должен был приходить к Стюарту по выполнении каждого очередного задания.
Холмс повернулся к нам с Лестрейдом и улыбнулся:
— Джентльмены? Никто не хочет прокатиться в Ист-Энд?
Мы покинули дом Дапри, наняли кеб и поехали на восток: Холмс и Мерридью с одной стороны экипажа, мы с Лестрейдом — напротив. В Мерридью было нечто странное, почти детское. Он, казалось, жил в собственном мире. Наш пленник правдиво отвечал на любой прямо заданный вопрос, если только не имел заранее заготовленного ответа. Очевидно, именно так Стюарту удалось использовать таланты Мерридью к своей выгоде. Стюарт натаскивал его, обучая действовать и говорить в манере прислуги, — чтобы лишь улучить момент и взглянуть на листок бумаги вроде того, который нам показывал Дапри. С глазами, способными при беглом взгляде прочесть страницу текста, Мерридью ничего не стоило запомнить строчку слов и цифр. Располагая этими сведениями, Стюарт приобретал беспрепятственный доступ к швейцарскому счету жертвы.
Пока мы ехали, оставляя позади заходящее солнце, Холмс изображал психиатра и расспрашивал Мерридью о человеке, за которым мы охотились. Я не мог не питать жалости к этому придурковатому всезнайке, выступившему в афере чуть не полным профаном. Но когда он описал своего подельника, я вспомнил, что от рук Стюарта приняли страшную смерть четыре человека, и с точки зрения справедливости часть вины ложилась на Мерридью. Возможно, на нем не было крови, и он клялся, что никогда не видел людей, которых замещал, ни живыми ни мертвыми, но все же был причастен к их гибели.