Чёрт! Сколько он весит? Тонну? Толстяк подмял Лухманова под себя, как дембель девственницу. Железные пальцы сомкнулись на горле. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Грудь разрывало от спазмов, уши заложило, глаза вылезли из орбит. Вова отчаянно дёргался, пытаясь высвободиться и сбросить с себя этого слона, да бесполезно.
В последнем безумном усилии он принялся шарить рукой по дощатому полу. Вот оно! Шампур! Родимый! Какая незаменимая в хозяйстве вещица!
Лухманов, собрав воедино крупицы самообладания, вогнал остриё в шею душителя. Кровь, вопреки ожиданиям, не хлынула, но хватка толстяка ослабла, а спустя миг он рухнул, будто мешок с мукой.
Хватая ртом воздух, Вова сбросил с себя обмякшее тело… и упёрся взглядом в Сергея-водителя. Татуированный сжимал в руке обломок кия, сильно походивший на осиновый кол.
Рыча, Сергей бросился на Лухманова. Замахнулся… и упал ничком. Из-под лопатки торчала рукоять мясницкого тесака. Решетникова, вся красная от крови, послала Вове воздушный поцелуй, перед тем как снова нырнуть в гущу драки. Так мило…
Лухманов разглядел четыре тела: одно, обезглавленное, на столе; второе – кусками – у барной стойки; два других – у лестницы на второй этаж.
Против Жени выступили трое. Вова испытал странную гордость, наблюдая, как она перегрызла горло одному, с хрустом свернула шею второму и вырвала сердце третьему. И всё это с ослепительной, чуть лукавой улыбкой. Чудо, а не женщина!
Но где же дядя Миша?
Предводитель мракоборцев появился неожиданно. В руках трактирщика блестел, переливаясь в полумраке… огромный двуручный меч…
Вова чуть дар речи не потерял. А дядя Миша, наоборот, заговорил:
- Габриэл предупреждал меня насчет тебя, да я, старый дурак, не поверил – сказал он, аккуратно переступая через трупы собратьев. - Теперь настало время правды… Вальдемар, урождённый Лухманов! Сегодня мы, братство верных псов Господа нашего, положим конец твоим бесчинствам. Есть ли тебе, что сказать напоследок?
- Да… - кивнул Вова, глядя мимо инквизитора. – У Жени бензопила…
- Что? – переспросил дядя Миша, и тотчас гнетущую тишину разорвал рёв. Решетникова, вооружившись шведской красавицей Хускварной, бросилась на мракоборца…
Сколько крови…
Сколько крика…
Сколько боли…
Сколько страдания…
Кровь, крики, боль, страдание - неотъемлемая часть жизни. Ибо с них жизнь и начинается.
Вова любовался Женей, чувствуя, как внутри разгорается пламя похоти.
Когда тело дяди Миши превратилось в нарезку, Лухманов степенно приблизился к Решетниковой. Заглянул в глаза. Улыбнулся.
Она поняла. Она всегда его понимала…
Вова впился жадным поцелуем в окровавленные губы. Насладившись вкусом смерти, резко развернул Женю и грубо толкнул к столу. Наклонил. Задрал подол и, ухватив ненаглядную принцессу за волосы, взял так жёстко, как только смог…
Глава двадцатая. Философическая
Разве способен обычный человек заснуть после такого? Вова уснул. Вырубился. Он не видел снов, не терзался кошмарами. Спал сладко, словно невинный младенец, убаюканный ласками матери.
Пробуждение добавило абсурду градуса. Сложно сказать, что озадачило Лухманова сильнее: то, что от кровавой вечеринки не осталось и следа – трупы исчезли, в общей комнате царил порядок и уют; или то, что обнажённая Женя сидела за роялем и воодушевлённо исполняла… Лунную Сонату Бетховена…