- А помнишь свой сон про опасные бритвы? - спросил я ее.
- Ты хочешь сказать, что этому кошмару не будет конца? - в ее глазах сверкнула холодная искра отчаяния,- Ты никогда не дашь мне забыть?.. Она тяжело задумалась и молчала долго и мучительно. Потом вздохнула, словно решившись на что-то:
- Я пойду сделаю кофе. Ты, что, перестал ходить на работу? Мне звонили. Почему тебя у меня ищут? Давай сделаем так: сейчас мы попьем кофе, а потом ты дашь мне слово уйти и поспать. Ты весь извелся. И я тоже. Давай, ты вечером прийдешь. Обещаю. А сейчас... Она ушла на кухню.
Неужели она верит, что все еще может наладиться? Но вот кофе уже подан:
- У меня осталось чуть-чуть,- как бы извиняясь, сказала она,- поэтому я сделала с молоком.
- Никогда не пил такой гадости. Но теперь - все равно. Пойду, пепельницу вытряхну.
Я вышел на кухню. Накурили мы, действительно, изрядно. И вдруг я увидел скляночку. Ту самую. Только абсолютно пустую. Что она задумала? Поэтому и с молоком. Внезапное открытие меня потрясло. Я вернулся в комнату, как во сне. Вялые мухи ползали по окну, иногда неуклюже вспархивая, противно жужжа и бьясь об стекло. Лето кончилось. Она замешкалась с сигаретой:
- А ты что, пепельницу обратно не принес? Ладно, сиди, я сама.
Когда она вернулась, курила уже взахлеб, прикуривая одну от другой. Что у нее на уме? Хочет уйти? Избавить меня? Или что? Неужели так и не скажет, не подаст виду?
Я поднес чашку к губам. Она молча сглотнула. Пока я пил, отвела глаза. Жуткое подозрение окрепло, пока она усиленно разглядывала свой маникюр. Мне нужно было что-то сказать:
- Когда я знаю, что сейчас должен уходить, мне этот кофе - чаша Сократа.
- Да, но ты же прийдешь потом. Вечером. И, кроме того, ты же не Сократ. - она посмотрела на меня и заставила себя улыбнуться. Тут что-то большое и тяжелое упало у меня внутри. Что будет со всеми девятью жизнями кошки, если на нее свалится токарный станок? Она НЕ ДОЛЖНА была улыбаться, если я был прав. Она могла бы промолчать. Я готов был убить ее за эту улыбку. И осенний сквозняк потянул по ногам.
Когда она спокойно выцедила свою чашку, мы еще некоторое время что-то говорили, хотя каждый уже думал о своем и ответы шли невпопад. Наконец, я почувствовал, что она сидит, как на иголках:
- А сейчас, пожалуйста, уходи. Ты же дал слово.
И тут я уже не мог не сделать ответный ход:
- Разумеется. Джентельменский договор. Кстати: когда ты вышла за пепельницей, одна из этих нахальных мух залетела к тебе в чашку. Как истинный джентельмен, я выловил муху и выпил это сам, а тебе я оставил свой кофе, нетронутый.
Она медленно по очереди посмотрела на наши пустые чашки. Глаза ее округлились и жуткий, обреченный взгляд был направлен куда-то вовнутрь. В полной тишине мне послышалось, будто у нее на голове зашевелились волосы. Сигарета сломалась в ее пальцах и она глянула на часы. Наконец, выдавила:
- Иди. Сейчас уходи. Я прошу тебя!
- Хорошо. Только не кури так много, вон, серая уже вся. И от этого еще зубы желтеют.
Когда за мной захлопнулась дверь, я еще некоторое время стоял на лестнице и не мог прийти в себя. Слышал, как открывается кран и льется вода, как снялась трубка и набрался двузначный номер. Но я почему-то не думаю, что она звонила в "контору" или пожарникам. Напрасные метанья... Теперь я точно знал, что это была наша последняя встреча. Дело в том, что еще тогда, давно, я не сказал ей всей правды о том как и насколько быстро действует вещество из склянки.
Ветер окреп и теперь одинокая яхта маячила где-то совсем далеко. Рыжий пес куда-то исчез, словно его и не было. На лице говорящего застыло безразличное выражение:
- Все хорошее рано или поздно обращается во зло. Это пошлость. Но я по глупости своей не хочу с этим мириться. Нельзя варить козленка в молоке его матери. Я долго не мог понять, почему среди таких важных заповедей, как "не убей", "не укради", содержится обыкновенный, сугубо кулинарный совет. Но ведь молоко для козленка - это источник жизни. Поэтому мы и не должны так делать. Просто не должны. Даже не задумываясь, почему. А это огромное облегчение. И если мне скажут, что я не задумываюсь только из лени и тупости, я согласен выглядеть дураком. К черту достоинство, если это достоинство негодяев! И в отличие от рассказа с эффектной концовкой, жизнь скорей, похожа на формулу с бесконечным количеством уточнений, как бы ни был велик соблазн свести все к красивому афоризму. Но сколько бы не было уточнений, есть нечто, что безусловно должно стоять перед скобкой.
Рассказчик умолк, а его слушатель сидел, обхватив голову руками:
- Я потрясен. Я действительно потрясен. Такого лицемерия свет не видел. Да вы просто чудовище! Нет, правда: вы ведь дурачили меня битый час? Ну, скажите же, или у меня мозги потекут из ушей: это все - мастерское вранье?
- К сожалению, все это - правда.
- Вы еще разлагольствовали о жестокости и милосердии! Но даже зная о том, как поступила она, вы же могли все остановить и не доводить до греха! И если вы знали, что видите ее в последний раз, как у вас язык повернулся шутить.. ..вот это... насчет желтеющих зубов. Кто же вы после этого? И как можно жить с этим?
- Я и сам не знаю. Но, во всяком случае, не обольщаюсь на свой счет. А почему, говорите, язык повернулся? Это, пожалуй, самое интересное место. Связь тут совершенно прямая. И вам я скажу ВСЮ правду: Та склянка... С черепом и костями... В ней был первосортный зубной порошок.
ПРОЩАНИЕ
Вот так вот, люди. Кто мог знать, что мы еще свидемся... Не надо плакать. Вы же знаете, что смерть человека не мешает жизни продолжаться. А иногда она может оказаться настоящим облегчением. По крайней мере я сейчас так чувствую. То, что затмевает мелкие распри и заставляет подумать о душе. Не обращайте внимания, если у меня вдруг дрогнет или сорвется голос. Сейчас было бы смешно вам переживать о моем здоровье. Но, ей-богу, видеть вас всех вместе - это как в кино. Смерть объявляет большой сбор. Нет священника? Вы же знаете, я никогда особо не чтил ритуал. Хотя, если вам так спокойней, ладно, позовите. Мне лично все равно. Вот черт, губы сохнут, а еще надо успеть столько сказать... Говорят, прощай, белый свет, прощай мир. Но мир это же в первую очередь люди, человеки. И живем мы в миру. Жаль только, что не в мире и согласии. Но смерть примирит. Вот вы, дорогая моя соседка: я вижу ваши заплаканные глаза и мне приятно увериться в том, что и вы - просто человек, а не тот зловредный урод, что подливал помои мне в суп. Вы, мой начальник. Не помешанный на власти садист, а обычный чело... С облегчением вижу, что и в вас пробудилось что-то людское. Так и вы меня простите. Мне уже не так плохо, как вам, ведь все закончится... И ты, мой дорогой друг, которому я так доверял. Ты же больше меня не предашь? Даже если б и хотел... Вы все были моим отражением, в каждом из вас - частица меня. Я больше не могу говорить. Долгие проводы - лишние слезы. Чувствую, время пришло. Прощайте, мои дорогие!
- Ганс, ты перезарядил? Кончай их всех.