Филлип полез под стол и достал пластиковую коробку.
- Это, что ещe такое?! - требовательно спросила мама. - Я слышу запах испорченной пищи.
- Это Вальдорфский салат[9].
- Филлип!
- Прости, мам, но это то, что я буду есть с сегодняшнего дня. Здесь яблоки, сельдерей, грецкие орехи и медово-лимонный майонез.
- Я запрещаю!
- Грарарарар, - согласился папа.
- А мне всe равно! - закричал Филлип. - Я - веган, мам! В-Е-Г-А-Н. И ты ничего не сможешь с этим поделать.
Он бросил коробку с салатом на стол и, стеная, зашаркал прочь.
Папа засунул кусок двенадцатиперстной кишки себе в горло и похлопал жену по заднице.
- Грарарарар.
- Я знаю, дорогой, но что ж мы можем сделать? Оторвать ему голову и съесть еe завтра на обед?
- Грарарарар.
- А вот это хорошая идея. Пойду-ка, возьму дробовик.
Мама, хромая, поплелась к оружейному шкафу.
- Вальдорфский салат! Не в моeм доме!
Перевод: Грициан Андреев
"ОБЪЯТЬЯ"
Написано еще в колледже, когда я думал, что хорошая писанина должна звучать цветисто, а образность важнее сюжета. Я был неправ по обоим пунктам. Просматривая эту коллекцию, я не могу не заметить, как много моих историй имеют какую-то религиозную основу или подтекст. Вот что происходит, когда тебя воспитывают католиком.
Она приходит ночью.
Я выдвигаю кресло-качалку на балкон, чтобы понаблюдать за ней, старинной вишней, которая скрипит и протестует так же, как мои старые кости. Отсюда открывается потрясающий вид на мой задний двор; живые изгороди, подстриженные под леденцы, фонтан "херувим", вечно плюющийся водой, океан вдалеке.
Солнце лениво кланяется и уходит, разбрасывая оранжевые и фиолетовые пальцы по моим акрам густого газона. Много лет назад это были коктейли с шампанским и крокет. Теперь я даже не могу вспомнить, когда в последний раз гулял по территории. Один знакомый, покойный, как и большинство, однажды описал мужчин как прекрасный односолодовый напиток - жгучий и незрелый в молодости, смягчающийся с возрастом.
Наконец-то я стал вкусным.
Портрет моей юности висит над камином: суровое лицо и брови смягчены решимостью. Брови, которые поседели, стали кустистыми и не имеют направления.
Когда-то я бы не согласился ни на что меньшее, чем сокрушить всю оппозицию.
А теперь я соглашусь на немного меда в свой чай.
Я смотрю, как опускается туман, мягкое, неземное одеяло, мерцающее в огнях моего двора.
Она всегда приходит с туманом, и я чувствую, как учащается мой пульс, согревая меня. Я сбрасываю одеяло со своих колен - оно мне больше не нужно.
Первый взгляд на нее - это волшебство. Благоговение и удивление - чувства, известные только молодежи и мне. Стоит больше, чем я когда-либо зарабатывал. Она одета в полупрозрачно-голубое, цвета луны, одеяние, которое колышется, как шелк. Ее лицо всегда умиротворенное, движения уверенные, и я одновременно очарован и умиротворен. Ее танец - это природа и жизнь, приливы и отливы. Медленные, томные повороты и удобные позы, руки всегда манят, мелодия, известная только ей.
Под моим балконом она останавливается и улыбается, как делала это много лет.
- Потанцуй со мной.
Сегодня вечером я это сделаю.
Я хватаюсь за подлокотники своего кресла-качалки скрюченными руками и, дрожа, поднимаюсь на ноги. Тысячи болей, которые терзают мои дни, таблетки от рвоты, которые заставляют меня биться сильнее, беспокойные ночи - все это сведено на нет моей решимостью. Наконец-то у меня есть силы осознать, что у меня их не осталось. Рука была разыграна и сброшена.
Трясущимися ногами - годовалый ребенок, со сбитыми коленками и широко раскрытыми глазами - я перегибаюсь через перила. Я падаю в ее объятия и разбиваюсь...
И тогда я свободен. Я кланяюсь своей госпоже и беру ее за руку.
- Могу я пригласить вас на этот танец?
Музыка свежо звучит в моих ушах, легкая и воздушная. Я обнимаю ее, и мы вальсируем в тумане над моей лужайкой, прочь из моей пустой тюрьмы. Через херувима и живые изгороди, через пляж, через море, чтобы погнаться за солнцем.
Ее рот приближается к моему, мягкие губы приоткрываются.
Черные зубы. Острые.
Я кричу, мой голос приглушен ее голодным поцелуем, который царапает мое лицо, сдирает кожу, тянет.
Я смотрю на нее снизу вверх глазами без век, молочно-красными.
Ее пасть находит мой мягкий живот, кусает, проникает глубоко.
Меня втягивают в землю обвивающиеся кольцами внутренности.
Вниз.
Вниз.
Нагревается до такой силы, что обжигает сам воздух, запекая сырую плоть, но при этом не убивая нервы.
Мы снова танцуем на ржавых гвоздях, на белых углях и рыболовных крючках, мои внутренности связывают нас вместе навечно.
Для другого танца.
И еще одного танца.
Перевод: Zanahorras
"ТРЕЙЛЕРНЫЙ ОТСОС"
Я не мог не написать эту историю, потому что ее тема - откровенно тревожная. И я не мог выбросить эту идею из головы, поэтому написал рассказ скорее с юмором, чем в жанре ужасов. Написав, я отложил его, уверенный, что он никогда не увидит свет. Невероятно, но "Кладбищенский танец" (Cemetery Dance) включил его в антологию экстремальных ужасов. Как и "Признание", это то, о чем я иногда жалею, что написал.
Вас предупредили.
Вечер начался, как и любой другой вечер в парке "Трейлер Гэлакси". Все сидели на лужайке в садовых стульях перед большим полуторным трейлером Фредди, пуская по кругу бутылку виски "Эван Вильямс" и поджигая каждую белку, у которой хватало ума попасться в ловушку Билли. Пока они поймали только трех белок, по цене - одна белка за один арахис. Зик вытаскивал их из коробки с помощью кожаной рабочей перчатки, посыпал немного необычайно вонючего средства для снятия лака Эрмы Мэй на их пушистый хвост, а затем тыкал туда же тлеющем кончиком "Мальборо". Чертовы твари бегали так быстро, словно вместо анусов у них были ракетные сопла. Одна даже вскарабкалась на дерево и запрыгнула в дупло, превратив в маленькие факелы все свое потомство, которое посыпалось вниз горящими пушистыми комочками.
Старая добрая американская забава.
Джим Боб подошел к сидящим, мусоля во рту старую рассохшуюся сигару, и улыбаясь так, как он всегда улыбался, когда получал свой еженедельный чек социального пособия, или как в тот раз, когда он нагадил в коробку и отправил ее по почте в местный отдел свинорылам, за то, что они оштрафовали его за ржавый "Форд", шесть лет стоящий на бетонных блоках в общем дворе.
- Угадайте, что у меня есть, парни?
- Маленький писюн? - хихикнул Фредди.
Билли так вставила эта шутка, что он поперхнулся вискарем и высморкал часть его из носа.
Идиот, - подумал Джим Боб.
- Нет, ослы. У меня есть вампир.
Все еще больше захихикали. Хихиканье перешло в хохот, когда Зик, демонстрируя остроумие, обычно свойственное мужчинам с большим количеством зубов, сказал:
- Про маленький писюн было правдоподобнее.
Джим Боб ждал, когда пройдет смех, проявив необычайное терпение, особенно учитывая, что он ломал нос своей бывшей за менее дерзкие реплики. Он по очереди посмотрел на каждого из них, бросив на всех суровый взгляд. Потребовалось всего несколько секунд, чтобы наступило почтительное молчание.
- Вот в чем шняга, - сказал Джим Боб. - Вы все знаете об этих убийствах, верно?
Группа синхронно кивнула. Какой-то псих отрезал головы у местной паствы - по одной голове в неделю. Головы не были найдены. На прошлой неделе была убита милая старушка, миссис Парсонс. Она была одной из немногих женщин в обществе, которых уважал Джим Боб, и он даже часто играл в "мастера на все руки", в ее таунхаусе, за восемь долларов в час и кусок домашнего яблочного пирога.
- Ну, в общем-то я поймал убийцу, - сказал Джим Боб. - В лесу, к югу от Руни Лэйк, рядом с заросшем кладбищем. Я охотился на енота и обнаружил эту старую хижину. Снаружи, в дождевой бочке, лежали все восемь голов.
Джим Боб остановился. Каждый взгляд был прикован к нему, все смотрели на него с уважением.
- Так вот, захожу я в хижину, и там стоит одни из этих... гробов. Я открыл его, а в нем вампир. Клыки и все такое. Понимаете, она отрезала головы, чтобы скрыть следы укусов на шее. Довольно хитроумно, должен признать.
- И что ты сделал? - спросил Зик.
- Ты должен был проткнуть сердце осиновым колом - сказал Билли. - Я видел этот фильм... Как его...
- Я тут историю рассказываю, - отрезал Джим Боб.
- Извини, Джим Боб. Я молчу.
- То-то же. В общем, сначала я так и подумал... Вбить осиновый кол сукe в сердце.
- Сукe? Это была баба-вампир?
- Да, черт возьми. И красивая. С большими сиськами и такими ногами, которые выглядели так, будто могли обвиться вокруг вас и скакать на вас, пока ваши яйца бы не опустели.
- Итак, что ты сделал?
- Я как раз добираюсь до этого. Я думал о том, чтобы заколоть еe, но она казалась слишком красивой, чтобы ее убивать. Кроме того, с тех пор, как моя миссис уехала, я не пометил ни одной задницы.
- Ты трахнул вампира? - спросил Фредди.
- Не могли бы вы, ребята, заткнуться и позволить мне закончить эту чертову историю, Иисус Христос на костылях! Мне залепить кулаком в твоe ебало?
- Извини, Джим Боб.
- То-то же. В любом случае, я на своем "звере" 4х4, привязал цепь к гробу и потащил ее обратно в свой трейлер. Уже темнело, и мне нужно было спешить на случай, если эта маленькая сучка проснется.
- Ты сделал это? – спросил Зик.
- Нет, ты идиот. Она проснулась и убила меня.
Воцарилась тишина.
- Черт, да, я сделал это, осел. И я затащил ее в трейлер и привязал к моей кровати. И тогда я ей вколотил.
- Кол?
- Член!
Билли склонил голову, глядя на Джима Боба.
- Ты изнасиловал вампира?
- Это не было изнасилованием. Вампир не жив, дурачок. Разве есть законы, запрещающие трахать живых мертвецов?
Зик подмигнул и подтолкнул Джима Боба.
- Так как была эта маленькая шлюшка?
- Как чертов муравейник. Эта сука была суше, чем коробка с виноградными орехами. Плюс, она проснулась посреди этого, начала шипеть и щелкать своими клыками.
- И ты вбил осиновый кол ей в сердце?
- Черт возьми, Билли, ты можешь забыть насчет этого проклятого кола и заткнуться хоть на пять проклятых минут?
Билли кивнул, делая вид, что закрыл рот.
Джим Боб пожевал сигару, проглотив маленький кусочек.
- Итак, я подумал. Возможно, она там вся высохла, но ее рот выглядел теплым, влажным и привлекательным. Конечно, за исключением тех длинных клыков. Поэтому, я взял свой пятифунтовый резиновый молоток и зубило, и избавился от этих неприятных зубов. Это было нелегко, и эта сука все время плевалась на меня.