В тот же день, когда я сел на корабль, мы направились к берегам Африки. Выйдя в открытое море, мы потеряли из виду землю и держали курс приблизительно на остров Фернандо де Норонха. Следуя этим курсом, на двенадцатый день плавания мы пересекли экватор и находились в Северном полушарии, когда на нас неожиданно налетел сильнейший ураган, сбивший нас с курса. Ветер дул с такой чудовищной силой, что в течение двенадцати дней мы могли лишь нестись, отдавшись на волю судьбы, в ту сторону, куда нас гнала ярость стихии. Не приходится говорить, что на протяжении всех этих двенадцати дней я постоянно был готов к тому, что в любую минуту мы пойдем ко дну.
Впрочем, наши беды не ограничились страшной бурей: один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а двоих — матроса и юнгу — смыло волной за борт. На двенадцатый день буря начала стихать, и капитан произвел по возможности точное вычисление наших координат, установив, что мы очутились приблизительно на одиннадцатом градусе северной широты, но что нас отнесло на двадцать два градуса к западу от мыса Сан-Аугустино. Мы находились теперь недалеко от северной части Бразилии, за рекой Амазонкой и ближе к реке Ориноко, обыкновенно именуемой Великой Рекой. Капитан спросил моего совета, куда нам взять курс, поскольку судно дало течь и было порядком потрепано бурей, и он полагал, что нужно повернуть обратно, к берегам Бразилии.
Я решительно восстал против этого. Изучив карты морского побережья Америки, мы с ним пришли к заключению, что до самых Карибских островов не встретим ни одной обитаемой территории, где нам могли бы оказать помощь. Поэтому мы решили держать курс на Барбадос. О том же, чтобы плыть к берегам Африки, не могло быть и речи: наше судно нуждалось в ремонте, а экипаж — в пополнении.
Придя к такому решению, мы изменили курс и пошли в противоположную от побережья сторону, рассчитывая добраться до одного из островов, принадлежавших Англии, где можно было рассчитывать на помощь. Однако судьба рассудила иначе, ибо мы вторично попали в шторм, который отнес нас еще дальше на запад, и мы очутились далеко от торговых путей. Если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас почти не было надежды вернуться на родину, и мы, вероятнее всего, были бы съедены дикарями.
Однажды во время этого бедствия — ветер так все еще и не стих, — перед самым наступлением вечера один из матросов крикнул: «Земля!», но не успели мы выскочить на палубу, чтобы понять, где мы находимся, как судно село на мель. В тот же миг от внезапной остановки вода хлынула на палубу с такой силой, что мы уже сочли себя погибшими. Мы со всех ног бросились в закрытые помещения, где и укрылись от брызг и пены.
Тому, кто не оказывался в подобном положении, трудно объяснить всю глубину нашего отчаяния. Одним словом, мы сидели, глядя друг на друга и ежеминутно ожидая смерти, и каждый готовился к переходу в иной мир, ибо нашим утешением, и притом единственным, служило то, что, вопреки всем ожиданиям, судно не развалилось на части, а капитан сказал, что ветер начинает стихать.
Однако хотя нам и показалось, что ветер немного стих, все же корабль наш так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только как можно лучше позаботиться о спасении нашей жизни. До бури за кормой у нас была подвешена шлюпка, но во время шторма ее разбило о руль, а потом сорвало и потопило или унесло в море. На борту оставалась еще одна шлюпка, но так как солнце уже опустилось за горизонт, спустить ее на воду казалось почти невозможным.
Увы, среди всей этой сумятицы и неразберихи я вдруг почувствовал, что зверь рвется на свободу, ибо в тот первый день полной луны он спал во мне очень спокойно, и я был принужден попросить капитана запереть меня в моей каюте, прежде чем у меня начнутся «припадки». Капитан спросил, в своем ли я уме, поскольку мы полагали, что в любую минуту корабль может разбить в щепы, а некоторые уже говорили, что он разваливается. Он считал, что запереть меня в каюте означает обречь на верную смерть. Однако времени на споры не оставалось, и капитан приказал своему помощнику запереть меня, как я просил, и тем самым наша общая участь была решена, ибо добросердечный моряк вместе с помощником решил втайне спасти меня, действуя вопреки моей воле. Помощнику было велено не запирать дверь каюты, чтобы, когда вторая лодка будет спущена на воду, они могли бы войти туда и связать меня, какими бы сильными ни были мои «припадки», и спасти, затащив в шлюпку.