Темса увидел, как Ани выпучила глаза, как она устремила на него взгляд. Воздух с шумом входил и вылетал из ее ноздрей. Темса видел, как напрягаются мускулы на ее огромных руках, как на мощной шее подергиваются сухожилия, похожие на веревки. Он почти слышал, как крутятся шестеренки в ее голове, пока она обдумывает ответ.
Напряжение ослабло; Ани разжала кулаки и коротко кивнула.
– Интересно, станет ли Сизин защищать нас, когда узнает, что у тебя ее замочный мастер, – гневно сказала она и быстро вышла из комнаты.
Темса чувствовал, как ее тяжелые шаги отзываются в его металлических когтях.
Он ждал в пустой тишине, разглядывая вмятины и борозды в земляных стенах, темные пятна на каменном полу, желоб, из которого капало что-то мерзкое и зеленое, и забытый кем-то медный нож, лежащий за табуретом.
Это на время заглушило голос сомнений, но тишина открыла дверь цинизму, и сейчас, когда Темса был в таком настроении, его одолевали неприятные мысли. Голоса в голове смеялись над ним, отчитывали его за дерзость, за то, что он действует поспешно и грубо. На каждое из этих ложных обвинений он отвечал проклятием, пока из их толпы не выделилось одно. Это был голос врага, который шептал прямо Темсе в ухо.
– Неудачник долбаный.
– Заткнись, сволочь! – завопил Темса, вцепившись в свои сальные волосы. Его пальцы потянулись к рукояти меча, выхватили клинок из ножен, чтобы он мог грозно посмотреть в обсидиановое лицо. – ЗАТКНИСЬ!
Зарычав, Темса ударил мечом об пол и наполовину загнал лезвие в камень, прежде чем потерял равновесие и упал ничком. Темса, покрытый грязью и пылью, лежал на полу и, тяжело дыша, смотрел на камень, вставленный в рукоять, и на проклятое ухмыляющееся лицо на нем.
За кружкой пенного напитка люди с пожелтевшими от дыма губами часто говорили мне, что тюрьма никого не исправляет, что она не годится для того, чтобы наказывать за преступления. При жизни я бы с ними согласился – в основном потому, что в Дальних Краях не было ни одной тюрьмы, из которой я не выбрался бы за неделю. Но теперь я знал, что это не так, и поэтому с удовольствием поднял бы свою кружку и от всей души проклял этих старых болтунов.
Посиди в тюрьме подольше, и она становится не просто постройкой из прочного камня и железной решетки. Она становится постройкой, которую возводит твой разум. Постоянное ощущение того, что ты находишься в ловушке, довлеющий над тобой порядок и полное отсутствие контроля – все это превращает поток времени в штуку, которая перемалывает тебя и сводит с ума. Ты можешь ненадолго спрятаться от нее, пока спишь, но каждое утро ты просыпаешься, и в эти краткие восхитительные мгновения, когда ты переходишь от сна к бодрствованию, ты забываешь о том, где находишься. Всего на миг тебе удается поверить, что ты можешь быть кем-то еще, где-то еще. Именно тогда на тебя обрушивается унылая реальность, и ты вспоминаешь про свой тюремный срок. В конце концов заключенные наказывают себя сами. Тюрьма – просто место, где они могут это сделать.
Рабство было еще хуже. Я не спал – если не считать странного состояния абсолютной скуки, которое я довел до совершенства. Но даже оно не помогало мне забыть, кто я и где я. Стоило мне увидеть стены перед собой, как на моем лице появлялась гримаса, а мои кулаки сжимались от ярости.
Я во всем винил Темсу, который лишил меня окна. Я надеялся, что жизнь в башне судьи Гхора будет более приятной – что меня, возможно, посадят в комнате с видом на море. Но старый дохлый Гхор был извращенцем и сам построил камеры в своем собственном доме. Зачем? Об этом знали только мертвые боги. Узнав об этом, Темса радостно потер руки.
Меня пугал тот факт, что эти камеры находились не где-то в брюхе башни, в соответствии с традицией, но рядом с его спальней, которая занимала всю верхнюю треть его жилища. Судя по тому, что в дверях были глазки, а в тонких стенах между камерами – отверстия, камеры предназначались скорее для удовольствий, чем для наказания. Возможно, я стал первым заключенным, который попал в эти камеры не по своей воле.
Когда в замках зазвенели замки, я вскочил. Синий свет потек в мою камеру, а за ним последовала огромная фигура Даниба, закованного в броню с головы до пят. На голове у него был шлем с рогом на лбу. Даниб впился в меня взглядом, безмолвно предупреждая. За ним вошли Темса и госпожа Джезебел.