Так постепенно создастся впечатление, что Реке не нужны люди, что им вполне достаточно водить пальцем по стеклу, прижиматься к нему разгоряченным лбом, в жаркий день любоваться рябью нагретых поверхностей... В конце концов, есть таинство колодезного причащения... Простому смертному нельзя видеть Реку. Невозможно! Для его же блага! Ибо ослепнут глаза смертного от ее величия, от ее неизъяснимости, оглохнут уши смертного от ее молчания, отсохнет язык смертного от тщетности сказать что-нибудь о ее облике, или — какой день сказать/спросить, мутнея рассудком от ее, — когда еще ползали ящеры, она была, когда их еще не было, она была. Всегда была (что и требовалось доказать). И будет всегда (что является уже избыточным высказыванием, рассчитанным на совсем уж дебилов, которые рождаются от испивших из Реки, разжижающей их рассудок вечностью. Но в них ничего не втекает, ничего не вытекает. Так и ходят зловонно-печальными болотцами, пересекая магнитные линии Земли, что порой наводит в них ток, которому некуда течь). Первое следствие всегда снимает самые пенки. (В пещере сумрачного черепа капнет капля — далеко слышно, как она и так и этак и о дно, и вспорхнет, и рикошетом от рикошета, пока не всхлипнет напоследок — день закончился. И это бы еще ничего, а то ведь бывает, что мужики в резиновых сапогах помпой откачивают мать-перемать где ключ двенадцать на семнадцать здесь был не брезгуй сука наклонись и по дну пошарь хомут подтекает...)
И мне абсолютно непонятно, как она еще может течь после стольких крещений, набухшая человеческим первородным грехом. Но течет, все равно течет, перенасыщенная всем этим, взвалив все это на себя. Течет, мучась ночными кошмарами. Течет, боясь человека, сворачивая и уходя прочь, почуяв его приближение. И нет для тебя Реки. Больше нет!
ПОЛЯНА
Было их человек двести. В основном мастера спорта и перспективные перворазрядники. Взлетела ракета, и они с общего старта понеслись по надраенной солнечным февралем до рези в глазах поляне — пестрым разноцветьем, отсылая праздного зрителя к июлю и излишествам. Замелькали палки, помогающие быстрее скользить лыжам. Затем разобрались в четыре ряда и всосались лесной просекой, чтобы через некоторое время оказаться в другом месте, в другом времени года, в другом воплощении.
Тренеры и обслуга смотали разметку стартового городка, вырубили динамик, изрыгавший бравурное, молча и хмуро перекурили и уехали на клубных автобусах бог весть куда.
Стало по-прежнему тихо. Единственное, что напоминало, — снег, изрезанный лыжными колеями, который, впрочем, скоро разгладится. Лишь только пройдется по нему утюг вьюги, или проедет каток снегопада, или... как-нибудь еще — ассоциированно с повседневной деятельностью человека, с которой нельзя не считаться, коль ты той же самой породы и физиологии.
Но восхищает то, как стремительно и бесследно эта масса людей (живи они оседло, именовавшаяся бы деревней или улицей) исчезла с облюбованной территории. Как бесследно! Не напрягая природу на долгое и упорное выветривание кирпичной кладки, ржавление проводов и рельсов, гниение дверей и оконных рам, на мучительное продалбливание асфальта травой...
Только что были, и вот уже только несколько апельсиновых корок, которые вскоре расклюют птицы или съест лось. Ни храма Артемиды, ни Колизея, ни пивного ларька, хлопающего на ветру наполовину оторвавшейся дверью.
Здесь не было человека, и, значит, его существование можно принять лишь только как одну из гипотез, но рождающихся не в человеческом мозгу, а в форме иероглифических следов ветра, воды, вспучиваний земной поверхности, контуров облаков, которые существуют прежде всего для чтения, а уж потом для «любования». Которые отнюдь не для кристаллического роста ноосферы по осям координат, поскольку она в силу своей обособленности и самодостаточности стремительно приближается к чудовищной маловероятности и неправдоподобности и уже существует лишь как воспоминание о сне, в котором кто-то назвал тебя человеком и посоветовал ходить на двух ногах...
Если бы не этот штифт, вбитый от темени до последнего позвонка, который по ночам — антенна...
ОСЕНЬ
Когда до зимы еще далеко, значит, это осень. Поскольку и летом и весной зима не имеет ни гносеологических корней, ни мотивированных предпосылок, ни надуманного в долгой разлуке очарования.
А осень — да! — в то время как частые небесные капли в полном соответствии с восточным сводом наказаний на уже лысеющую голову — ритмично и беспрерывно. Тогда и подумаешь, что можно было бы получать в замороженном виде — бесшумно и мягко. И к тому же проложив между линяющей головой и суровым космосом шкурку кролика, сшитую в шапку 57-го размера.