Он дует в трубу, округляя щеки и выпучивая глаза, и в какой-то момент его смешные усилия и ужимки
становятся вдруг
прекрасными.
Пронзительно и мощно, взмывая под самое небо, поет труба.
НАШ КАЛЕНДАРЬ
Мой тесть родился в январе, мама — в феврале, я — в апреле, жена — в мае, ее брат — в июне, его невеста — в июле, теща — в августе, мой сын — в сентябре, мой отец — в октябре...
Так мы и думали жить, празднуя всякий месяц.
Первым отпал январь, потянув за собой март. Тесть скончался в экспедиции, на фельдшерском пункте, восьмого марта, лишив нас с женой этого праздника.
Восьмого ноября, в метро, на спор со своей невестой, Июнь бросился под колеса. Девушка вышла замуж и переехала. А теща оказалась в больнице, где умерла в мае — непомерно распухшая, с потерею речи.
В апреле и сентябре, в разные годы, тихо ушли Февраль и Октябрь.
И единственный месяц, который остался, — последний.
С Новым годом, ребята! С новым счастьем!
Из цикла «КАК СЕЙЧАС ПОМНЮ»
СТЕНА
Вдоль этого бесконечного забора плелся когда-то наш допотопный трамвай.
И кондукторша объявляла в прицепе:
— Мебельная фабрика! Следующая — тюрьма! — И дергала за веревку.
Ехали гладкие деревянные скамейки, составленные из планочек, как тетради в линейку. Качались на ремешке черные хваталки. Солнце перемещалось, стреляя из каждого окна.
Тень тюремного забора накрывала трамвай, но мальчик смеялся, а девушка читала толстую книжку.
— О, забор уже! — вскакивала старушка. — Сейчас сходите? В тюрьме сходите?
— Да пропущу тебя, бабка! — отвечал высокий мужчина. — Отсидеть, что ли, торопишься?
И весь вагон с благодушием грохотал.
— Тюрьма! — кричала кондукторша. — Кто тюрьму спрашивал?.. Остановка — тюрьма!
ПОРТРЕТ
В завкоме знали, что мой друг неплохо рисует, и часто поручали ему оформить плакаты и лозунги — подновить к празднику. Он, конечно, не возражал. Это было вроде отдыха для него: сидишь в тихой комнате, букву за буквой выводишь, а зарплата идет. И все мысли веселые, о празднике.
Сталину исполнилось семьдесят лет. Он родился, если помните, 21 декабря — день особенный, самый короткий в году.
Мой друг перерисовывал портрет товарища Сталина. Однако от избытка чувств и сильного волнения рука слушалась его плохо. И он прибег к старому способу всех самоучек — расчертил лист на квадраты, бережно перенося дорогие черты из одной клетки в другую. То был известный портрет Сталина в форме генералиссимуса.
Прогудел гудок. Неслышно ушла первая смена. Друг включил электричество и посмотрел на свою работу.
Лампочка была сильная, пятьсот свечей, без абажура. И больно била по глазам. А он все стоял и смотрел в противоположный угол. Там, сквозь карандашную сетку, улыбался товарищ Сталин.
В дверь постучали. Друг не открыл. Завклубом позвал его — не ответил. Стоял у стены, наискосок от портрета, и боялся пошевелиться.
— Уходя, гасите свет! — проворчал завклубом. — Все неграмотные стали! — И тяжело затопал по коридору.
Друг работал всю ночь. Спешил. Рука отвердела. Что, если кто-нибудь застанет меня здесь и увидит то, что я вижу, — лицо товарища Сталина в решетчатом окошке?
Товарища Сталина за решетку упрятал!
Никогда в жизни не было ему так страшно.
Татьяна ЩЕРБИНА [93]
Из книги «НОВЫЙ ПАНТЕОН»
ГЕНИАЛЬНОЕ ДЕРЕВО
(рассказ агронома)
Маятник дребезжит, брюзжит; и брезжит в дребезгах циферблат — сейчас пробьет без двадцати одного века.
Гениальное дерево засохло.
Ах, какое это было дерево! Плоды его сочны, как сама сочность; вкусны, как сам вкус; и полезнее полезного.
Они голубее голубики, чернее черники — как голубки и чернецы; и зелены, как патина и весенний запах; зрелые, как золото; золотые, как листва в зените, в день лета; желтые, как осенью листья золотые; красны, как изба пирогами, долг платежом, человек место, как Площадь и Угол, как Девица, как Солнышко, как Кровь.
Плоды горькие на дереве и сладкие в устах; сладкие в устах и горькие во чреве.
Вот они лежат в корзинке, плетенной из прочных ветвей, прутьев нарезанных, насушенных прежде — чтоб сплести эту корзину.
А теперь это лучшее из деревьев засохло само, и последние соки каплют из коры его; и мы, агрономы, с печалью заносим его в Красную книгу, а более — бессильны.
93
Татьяна Щербина (р. 1954, Москва) окончила филологический факультет МГУ. В 1981–1985 годах — автор самиздата. В России вышли три книги стихов: «00» (1994), «Жизнь без» (1997), «Диалоги с ангелом» (1999). Печаталась во Франции, Канаде, Голландии. Переводит современную французскую поэзию, издала книгу своих переводов. Проза публиковалась в журналах «Стрелец» и «Комментарии», в «Митином журнале». Автор двух самиздатских книг прозы: «Новый Пантеон» (1983), «Натюрморт с превращениями» (1985).