— Ради Бога, сделайте честь, — пролепетал профессор едва слышным голосом.
Он еще не мог опомниться от искры, от зеленого дыма, от ярко-зеленого Гоголя и тяжело дышал, протирая дрожащей рукой очки, как будто готовил глаза для нового таинственного зрелища.
Зеленый Гоголь сел рядом с профессором, окинул взглядом книжные полки, на которых горизонтально и вертикально громоздились тяжелые имена и причудливые заглавия. Любопытно, подумал он, неужели все врут, имея в виду, конечно, книги.
— Осмелюсь спросить, уважаемый профессор, у вас много книг обо мне? — начал он, повернувшись строгим лицом к профессору.
— Стараюсь приобретать все, что выходит из печати...
— А какой школы, каких веяний вы придерживаетесь?
Вопрос Гоголя не предвещал ничего доброго, и профессор почувствовал приближение бури.
— Самых последних, конечно. Кое-что использую из старого... Но новый подход к вам куда интересней, — скрипящим голосом ответил он.
— Понимаю... Теперь ясно, почему вы несли сегодня такую чепуху обо мне, — медленно, чеканя каждое слово, проговорил писатель.
— Простите, Николай Васильевич...
— Это похоже на клевету, — Гоголь приподнял голос и гневно посмотрел на профессора. — Клеветать на ушедшего писателя не только некрасиво, но нечестно, безнравственно. Кто вам дал право так бесцеремонно обращаться с моими произведениями и биографией? Вообще, что делается в Москве после моего ухода? Просто непонятно. Почему мне не дают покоя? То охотятся за моей головой, то проводят какие-то медные трубы ко мне в могилу, то еще что-нибудь. Скажите, что делается в Москве?
Профессор слушал, моргал глазами и губами, но язык его залег где-то во рту и не поднимался.
— Придумали же, будто я встречался с чертом. А что творится за границей! Там решили, будто я ненавидел женщин и влюбился, как в женщину, в умирающего графа. А в какой-то — уже не помню теперь — стране решили, что в качестве жены мне служила огромная кукла. Что делается в мире после моего ухода? Говорите же, уважаемый профессор!
Он встал и заходил по комнате.
Профессор от изящной, но загрязненной словесности в страхе и замешательстве не знал, как ответить на необычайно взволнованную речь необычайно зеленого Гоголя, и готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не слушать и не видеть всего, что происходило перед его глазами. Он опять снял очки и начал снова протирать их душистым платочком, раздумывая, как успокоить обиженного писателя. На его лысине, похожей на широкую просеку в лесу, и на лбу, разграфленном морщинами, как страница тетради, начали проступать капельки пота.
— Видите ли, досточтимый Николай Васильевич, — начал он и тут же остановился и опять снял очки.
Зеленый Гоголь сел и приготовился слушать. Весь вид его излучал, можно сказать, классический гнев.
— Видите ли, Николай Васильевич, все дело в вашей биографии... Вы оставили неясную биографию, в которой...
— Разве есть в ней мертвые красавицы? — и строго, и в то же время насмешливо спросил зеленый Гоголь.
— В том-то и дело... Биографическое находит свое отражение в произведениях.
— Кто это вам сказал? Фрейд?
— И Фрейд, и другие.
— Ну, а если в биографии есть пробелы? Я имею в виду — в моей биографии. Например, биографы чего-то не знали, чего-то не учли. Что тогда?
Профессор изящной, но загрязненной словесности опять снял очки, за которыми сидел испуганный человек. Зеленый Гоголь говорил теперь вполне серьезным тоном.
— И еще один вопрос. Разве у меня, то есть в моих повестях, нет живых красавиц? Вспомните-ка. Вы же читали мои произведения.
— Они у вас есть, но какие-то ненастоящие... Холодные, что ли, в них нет того огня...
— Вы ошибаетесь. Советую вам еще раз, и как можно внимательнее, перечитать все, что я написал. И кстати, хочу сказать, что вы забыли про нос Гоголя, мой нос, конечно. Он тоже что-то значит.
В эту минуту между двумя собеседниками, звеня колокольчиком, пролетела муха. У нее явно было какое-то задание. Она долетела до окна и сейчас же вернулась к профессору, сделав несколько отчаянных пике над его головой. Чутким ухом профессор услышал в издаваемых мухой звуках что-то вроде порицания и попытался погрозить ей рукой. А зеленый Гоголь отнесся к мухе, кажется, доброжелательно. Он с большим удовольствием наблюдал за ее виртуозными маневрами, и, когда она села на его нос, он, не сгоняя ее и скосив оба глаза, стал подробно рассматривать ее, сожалея о том, как это раньше он не заметил удивительное оборудование ее головы.
Между тем профессор, наблюдая за Гоголем и мухой на его носу, только теперь по-настоящему обратил внимание на безответственно длинный нос писателя.