Нет, объяснения не были моей стихией. Я вытащил из сумки футляр с безделушкой и протянул ей со словами: «Тогда это мой прощальный подарок».
Она нерешительно взяла футляр.
– Ты действительно хочешь мне это подарить?
– Да уж мне сейчас не до шуток…
– Тогда сегодня – самое красивое прощание в моей жизни, – и, словно бы извиняясь за свое решение, добавила – зато ты никогда не узнаешь, какая я сука в жизни…
«Уже узнал», – подумал я про себя, целуя ее на прощание.
– Мне было очень приятно с тобой общаться, прости меня – с этими словами она покинула ресторан. А я думал о том, что все приятное общение, не задумываясь, променял бы на один взгляд, тот самый особенный взгляд, которым женщина смотрит на мужчину, чувствуя себя женщиной, а его – мужчиной.
Она ушла, а я допил водку и попросил счет. Скрипачки в голубых балахонах, сочувственно поглядывая на меня, сыграли «Moon river», пустой стол, еще хранивший ее отпечатки пальцев, был предан на стерилизацию молоденьким официантам в матросках.
На улице безумствовала гроза. Будто десятки самолетов сталкивались друг с другом в летнем московском небе. Косой дождь хлестал по домам наотмашь. Молнии не затухали, небо постоянно подсвечивалось с разных концов, будто все столичные вечеринки, которые гуляли в этот вечер, одновременно разрешились фейерверками.
Молнии – это небесные фотовспышки.
Я тоже могу метать молнии.
Я – громовержец.
Я – громовержец, который промокает насквозь за одну минуту и десять секунд.
Я – самый несчастный громовержец, у которого не осталось даже сухой сторублевки, чтобы уехать на такси.
Я не видел ее с тех пор…
Я нарушаю правила на углу Садового и Пречистенки. Пересекаю Садовое и по Фрунзе выкатываю на Плющиху. Воспоминания волнуют меня, выводят из равновесия. Даже обида мутной слизью начинает подниматься откуда-то снизу… Прочь! Сейчас она – в опасности, ей нужна моя помощь. Я буду, я сделаю. Кто, если не я? Я все еще готов отдать ей жизнь. Я все еще люблю ее. Несмотря на оптимизм Ройзмана, я чувствую, я ей нужен.
«Дорогой папарацци Агеев, румяный оптимист с фотокамерой, по имени Лейла! Судьба порой плетет довольно странные узоры, пересекая линии движения своих подопечных. Как часто один человек встречает другого не потому, что эти двое могут стать одним целым, а чтобы вовремя поднести спичку к сигарете, выкурив которую тот, другой, поймет то, что должен понять. Два человека встречают друг друга затем, чтобы добавить в обе жизни крошечные, иногда совсем незаметные детали, которые необходимы этим жизням в той точке пересечения времени с пространством. Необходимы, чтобы две жизни превратились в два пути. Чтобы грубо толкнуть кого-то и не заметить, что в это место спустя секунду ударит молния, чтобы отобрать у кого-то деньги, которые он в противном случае истратил бы на страшное, чтобы отвести кого-то из них с пути третьего человека…
Но мы никогда не узнаем реальных причин того, почему живем в этом городе, обедаем с этим человеком, сталкиваемся с ним на улице и объясняем, как пройти в Музей изобразительных искусств… Поэтому не грусти, розовощекий мальчишка.
Возможно, милый Агеев, когда играешь с женщиной, сохраняя трезвый рассудок, легко добиваешься ее. Только этими победами не дорожишь, этих женщин всегда мало, к ним быстро остываешь. У тебя ведь так было? Да? Много раз.
А хочется настоящего Чувства. И вот оно подкрадывается, ты уже взрослый, ты узнаешь его по шороху шагов, шелесту одежды, запаху дыхания. Ты уже взрослый, хоть и тоскуешь по вечному детству. Ты догадываешься, чем это может закончиться, но ты позволяешь ему войти, и проникнуть в тебя, и завладеть тобой, и стать тобой, и вытеснить тебя.
Это всегда очень трогательно, когда ты, загипнотизированный Человеком своего Чувства, раскрываешься, снимаешь броню, как доверчивая черепаха выползаешь из своего панциря. Но едва ты перестаешь быть для нее хоть в чем-то загадкой, ты сразу становишься предсказуемым послушным животным, готовым бежать, куда она поманит. Разве не так? Ты перестаешь быть мужчиной, заслуживающим внимания. Ты перестаешь быть мужчиной. Если в тебе нет неведомой для нее силы, ей уже невозможно покоряться твоей воле, а без этого она – не женщина.