Художник пришёл в восхищение от этого рассказа: «Совсем в духе Шекспира!»
Но ещё больше он был изумлён картиной бесконечной равнины, которая открылась им после получаса быстрой езды. Куда ни глянь ― вокруг только море травы да небо, и ничто не нарушает величественного однообразия степи: ни летящая птица, ни аист, охотящийся за лягушками.
― Какая идиллия! Какой колорит! Какая величественная гармония даже в контрастах! ― всё больше воодушевлялся жрец искусства.
― Сейчас здесь ещё куда ни шло, но вот когда появятся слепни и комары… ― проговорил хозяин.
― Как прекрасны эти оазисы, темнеющие среди однообразия светлой зелени!
― Их у нас называют лужайками.
В это время в небе зазвучала обольстительная песня жаворонка.
― Чудесно! Восхитительно! Что за жаворонки у вас!
― Сейчас они ещё тощие, а вот когда созреет пшеница…
Светало; багряный цвет неба сменялся золотисто-жёлтым. Над горизонтом уже зажглась предвестница дня ― утренняя звезда; в мокрой от росы траве тени людей казались окружёнными радужным ореолом. Четвёрки лошадей быстро мчали лёгкие шарабаны по бездорожной зелёной степи. Вдали, на горизонте, что-то чернело ― это был саженый лес; среди голой степи уже вырисовывались первые перелески акаций и курганы, отливавшие синевой.
― Это замские курганы, оставшиеся после нашествия татар[4], ― объяснил дебреценец своему спутнику. ― На том месте когда-то было селение, но татары уничтожили его дотла. Среди травы ещё и сейчас виднеются развалины древнего храма. Немало человеческих останков выкапывают из-под земли собаки, когда охотятся там на сусликов.
― А это что за голгофа?
― Это не голгофа, а гуртовой колодец с тремя журавлями. Теперь уж недалеко и до загона.
У акациевой рощи устроили привал. Здесь предстояло дожидаться ветеринара, который тащился на своей двуколке с матайского хутора.
Художник немедленно начал делать наброски в своём альбоме, воодушевляясь всё больше и больше: «Какие сюжеты! Какие мотивы!»
Его спутник то и дело приставал к нему с советами рисовать не колючий чертополох, а лучше, например, вон ту красивую, стройную акацию.
Наконец, показалась двуколка доктора.
Доктор даже не остановился, а, сидя на облучке, пожелал господам доброго утра и крикнул:
― Подымайтесь, подымайтесь, надо спешить, пока не рассвело!
Ещё один изрядный перегон, и они подъехали к «большому стаду».
Это самое замечательное зрелище в хортобадьской степи.
В одном гурте полторы тысячи коров и множество быков.
В эти часы всё стадо ещё лежит. Спит ли оно? ― трудно сказать, ибо никто ещё не видел прилёгших на землю коров с закрытыми глазами. К ним неприменимы слова Гамлета: «Уснуть! И видеть сны, быть может?»
― Вот поистине прекрасная картина! ― восхищённо произнёс художник. ― Целый лес рогов, и среди него старый бык, с чёрной, как сажа, головой, с изогнутой горбом шеей. Трава под скотиной тоже кажется чёрной, как сажа; вокруг бесконечный зелёный ковёр, а вдалеке сереет туман, сквозь который блестит огонёк пастушьего костра. Это нужно запечатлеть.
Художник вылез из шарабана.
― Пожалуйста, поезжайте вслед за остальными, ― обратился он к хозяину. ― Я вижу загон и приду туда немножко позднее.
С этими словами он достал из шарабана свой складной стул и этюдник, уселся, положил на колени альбом и принялся писать эскиз. А хозяин покатил дальше.
Вдруг две овчарки, охранявшие стадо, заметили посреди степи чужого и с громким лаем бросились к нему.
Художник был не робкого десятка. Овчарки ― деталь пейзажа: у них белые шубы, чёрные морды. Собаки не трогают спокойно сидящего человека. Они подходят к нему совсем близко, останавливаются и в недоумении глядят на него, затем садятся на задние лапы и с любопытством тычутся в его этюдник, как бы спрашивая: «Это ещё что за штука?»
Художник в шутку мажет морду одной из них зелёной краской, а другой ― красной. Пока собакам кажется, что он их ласкает, они довольны, но потом, увидев изукрашенные морды, они пугаются, не узнавая друг друга, и начинают грызться.
Но вот, к счастью, показался «тачечник». Так называют самого молодого подпаска, в обязанность которого входит следовать с тачкой за стадом и собирать оставляемый скотиной навоз. В степи кизяк служит топливом. Запах кизякового дыма приятен и человеку и скотине.