Чуть лучше, хотя и обрывками, я помнил университет. Помнил лекции по алгебре и матану, экзамены, одногруппников. Помнил пьянки, хотя не был уверен, действительно ли странную девушку из моей группы звали Надей, и рассказывала ли она о своей семье. И уж совсем не был уверен, прыгал ли я из окна. Скорее всего, это было старым сном или моей фантазией, которая от давности наполовину слилась с реальностью. Помнил, как вернулся в свой дом и застал маму разбитой, слабой, с венами, вздувшимися на ногах, ввалившимися щеками и спутанными седыми волосами. Помнил, как тихо и медленно она умирала.
Намного лучше сохранились воспоминания о том, как я вернулся в Москву, встретился с Жоркой и Пашей, как мы замутили-таки нашу контору, которую, правда, больше использовал Жорка для своих целей. Я помнил Жупанова и его дочку, помнил Элемента. Да, Элемента помнил хорошо, потому что в него вложил кучу идей, времени и, пожалуй, часть души. Ну, и ещё потому, что он часто лез ко мне с философскими разговорами и, признаться, порядком надоел.
Ещё лучше я помнил текущую работу. Митинги по утрам, длинный список нерешённых проблем, достаточно интересные и сложные задачи, которые требовали от меня постоянного развития. И людей с работы – застенчивого и тихого Сашу, который всё время меня хвалил, даже если я делал полную ерунду, строгую и немного нервную Юлю, эрудированного во всех областях Антона, чудаковатую Любу, которая страдала, кажется, всеми возможными фобиями и непрерывно от них лечилась, а также соблюдала все посты, кодекс чести самурая и фэн-шуй.
Но самым ярким, что заполняло сейчас мою память, были картинки из нашей жизни с Верой. Наши лёгкие ссоры и нежные примирения, наши споры об уместности использования гекзаметра в романтической поэзии, об истинном смысле сцен из «Улисса» и о справедливости утверждений Ротбарда, что частная собственность – это естественное и неотъемлемое свойство человеческой природы. Я помнил бурные ночи, когда мы вновь и вновь решали заняться любовью, хотя уже и не было сил. Помнил прогулки по центру Москвы, где каждый успел найти для себя что-то родное и делился этим с другим. Помнил, как ухаживали мы друг за другом во время болезней. Помнил, как первый раз увидел нечто живое внутри Веры на УЗИ.
Ещё я много чего помнил. «Пой, о богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына, гибельный гнев, причинивший ахейцам страданья без счёта». Похоже, я помнил наизусть «Илиаду», «Одиссею» и «Энеиду» на нескольких языках. Фраза насчёт гнева, кстати, вызывала у меня некие неясные ассоциации, которые я пока не мог превратить в мысль.
Я повернулся на бок. Вера лежала рядом, лицом ко мне, с полуоткрытым ртом, и, кажется, спала. Я был поражён тем, какая у неё бледная, нежная кожа. Практически белая. Губы оказались бледно-розовыми, а глаз – серым…
– Ты что, не спишь? – сказала Вера, глядя на меня одним сонным глазом.
– Нет, – ответил я.
– Ну, и как ты?
– Отлично, – сказал я. – Так вот ты какого цвета…
Вера закрывает глаз и улыбается.
– И что, вспомнил что-нибудь?
– Я вспомнил всё.
Я хотел спросить её о чём-то, но вдруг осознал, что, на самом-то деле, в моей картине мира остался один существенный изъян.
– Слушай, – сказал я озадаченно, – а как я здесь оказался?
– Пришёл, – сказала Вера. Похоже, она окончательно проснулась, потому что потянулась, открыла глаза и присела. – Пришёл очень поздно вчера вечером, весь день на телефон не отвечал. Пришёл и брякнулся спать. Спрашивать пыталась тебя, где был, и как результаты твоего похода к психологу, но ты нёс какую-то невменяемую чушь. Я даже решила, что ты пьян, но вроде не пахло.
– Да не пил я, – сказал я неуверенно. – Хотя не знаю точно. А что за чушь?
– Какая чушь?
– Ну, что за чушь я нёс?
– Я не помню. Про парадоксальные миры и какую-то проблему Иванова-Зильбера. Очень трудно было понять. Ты бессвязно говорил.
– Странно, – сказал я. – Я пришёл к нему утром. Сеанс длился максимум час.
– Ты, кстати, визитку этого психолога на столе оставил, – сказала Вера. – Я по тому телефону тоже пробовала звонить. Какая-то тётка говорила мне, что это приёмная комиссия.
– Приёмная комиссия? – я пытался понять, что это означало, и не мог.
– Да ты не волнуйся так, – сказала Вера. – Я, собственно, хотела попросить тебя вынести оставшийся мусор, а тебя всё не было. В конце концов вынесла сама.
Я огляделся. В комнате царил образцовый порядок. Она была практически пустой, не считая верёвок с подвесными шкафами и одной книжной полки в углу.
– Ты молодец, – сказал я. – Но тебе же нельзя напрягаться.