– Да. Можно начать?
– Конечно, – размашисто кивнул Иванов. – Как говорится, раньше сядешь – раньше выйдешь.
Я начал набрасывать на бумаге слова, мимоходом бросив:
– Вы что, сидели в тюрьме?
Иванов насторожился:
– Нет. С чего вы взяли?
– Но, видимо, боитесь туда попасть? – уточнил я.
– Я полагаю, от этого никто не застрахован, – ответил Иванов. – Тем более в наше время. А что?
– А что случилось с вашими предыдущими подопытными? – спросил я.
– Не думаю, что я обязан отвечать на этот вопрос, – Иванов выпрямился в кресле, изображая своим внешним видом уязвлённую гордость.
– Вот видите – я неплохо усвоил ваш урок про подсознание. Готово, – я подвинул к Иванову листок и ручку.
– Уже? – он удивился. – Прекрасно. Теперь сделаем вот что – вы будете читать слова и попутно объяснять, почему подобрали именно такие пары.
Я хмыкнул:
– Не получится. Я писал просто так, не задумываясь.
– "Просто так" не бывает, – возразил Иванов. – Всегда можно попытаться объяснить. В крайнем случае, я вам помогу.
– Ну, хорошо, – сказал я. – "Замок – война", – я почесал лоб. – Наверно, это из песни. "И кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, а кто-то ключом от замка". Вот.
– А война при чём?
– Там был такой припев: "Между землёй и небом – война". Кажется, песня так и называется – "Война".
– Ладно. А дальше?
– «Грязь – сон», – тут мне пришлось крепко задуматься. – Вот даже не знаю, почему написал. Может, потому, что когда-то мне снилась грязь… А, точно. Да, снилась. Давно. Я ещё в сонник полез, к чему это – вываляться целиком в грязи.
– И что же нашли? – спросил Иванов.
– Что грязь – к богатству. Или к благополучию, точно не помню, – я усмехнулся. – А вы что, верите в сонники?
– Я учёный, – ответил Иванов и, предупреждая моё критическое замечание, поправился: – Ну, считаю себя учёным. Поэтому ничему не верю, но всё считаю теоретически возможным. С какой-то вероятностью. И, в конце концов, вы же сами читали сонник.
Мне пришлось мысленно признать, что он меня подловил.
– Я же говорю – это было давно, – я вернулся к листочку. – «Чудо – друг». Ну, это примерно понятно. У меня нет друзей, и я не представляю, как их завести. Вообще говоря, меня люди раздражают. Так что, с одной стороны, я хотел бы иметь друга, а с другой – нет. Как представлю какую-нибудь пьяную компанию, скажем, корпоратив или рыбалку, сразу отпадает желание с кем-то общаться.
– Но друг – это не обязательно пьяная компания, – возразил Иванов. – Бывают же, в конце концов, приличные интеллигентные люди.
Я не выдержал и рассмеялся.
– Что такое? – насторожился Иванов.
– Да я подумал, что вы, должно быть, про себя говорите. Это вы-то приличный человек?
– Ну, знаете! – Иванов выпрямился в кресле. – Положим, вы мне тоже не особо симпатичны, но я вас не оскорблял.
– Помнится, вы меня ничтожеством обозвали, – напомнил я.
– Не совсем так, – попытался выкрутиться Иванов, но тут же сдался: – Хорошо. Что дальше?
– «Поле – боль», – я снова оказался немного озадачен. – Может быть, просто по созвучию написал…
– Много созвучных слов, – заметил Иванов, – но вы выбрали именно это. Не «доля» или «воля», например.
– Согласен… Ну, тогда, наверное, так… Борис Полевой написал книгу о лётчике, который лишился ног. Ему было больно. Такое объяснение подойдёт?
– Любое подойдёт, – сказал Иванов, пристально глядя на меня. – Если оно правдивое.
Я вдруг вспомнил поле. Футбольное поле. Огромное. А я – маленький. Лет 10 или около того, но ростом не вышел. И бегал я плохо, задыхался. Я сидел на влажной траве и плакал посреди огромного поля. Левая штанина тренировочных брюк пропиталась кровью. Я споткнулся о мяч и упал коленом на камень. Было больно. Огромная ссадина на колене заживала потом недели две. Мяч у меня после падения тут же отобрали и побежали к нашим воротам. Я не любил бегать и особенно не любил футбол. Но постоянно приходилось в него играть – на уроках физкультуры, да и просто так, за заборами. Потому что никто не понимал, как можно не любить футбол, и я не хотел показывать, что я его не люблю.
– Вы что-то замолчали, – голос Иванова вырвал меня из воспоминаний. – Могу я узнать, о чём вы задумались?
Я вздохнул:
– Я пытаюсь понять, какие события запоминаются надолго.
Руки Иванова, до сей поры спокойно лежавшие на коленях, вздрогнули. Пальцы согнулись, схватившись за мягкую, глянцевую ткань чёрных брюк. Лицо побледнело сквозь бороду, а оправа очков напиталась каким-то особым, магическим светом, исходящим из его глаз. Я понял, что затронул самые глубины его души, всколыхнул нечто такое, что для него очень болезненно и живо…