Я вернулся в комнату и увидел, что Паша достаёт следующую бутылку.
– О, разливальщик вернулся, – сказал он. – Давай.
Я поставил стул на место, сел, взял бутылку и сосредоточенно разлил.
– Так… – сказал я. – За что мы там ещё не пили?
– А! – сказал Жора. – Я тут как раз спросил, что мы все собираемся делать. После окончания.
– Ага, – сказал я. – Ну, тогда за змей.
Мы чокнулись. Я выпил.
– А почему за змей-то? – спросила Надя.
– А я в деревню поеду, – сказал я. – Там змеи…
– Почему в деревню? – не понял Жора.
– Потому что мать у меня там осталась, – ответил я. – Что-то совсем разболелась. Боюсь, не протянет долго. Ухаживать за ней некому. Вот сейчас сдам всё и поеду.
– И чем ты там будешь заниматься? – спросил Жора.
– Не знаю пока, – ответил я. – Найду, чем. Может, писать буду.
– Ну, а жить-то на что? – уточнила Надя.
– Посмотрим, – я пожал плечами. – Места там хорошие. В принципе. Это Курская область, недалеко от границы с Украиной. Там ещё газопровод проходит. Уренгой-Помары-Ужгород. Мы туда в детстве всё бегали. Огромная труба.
– Будешь изучать местный фольклор, – сказал Паша.
– Да я весь местный фольклор там и так знаю, – сказал я. – Я же там жил с рождения.
– И что там интересного? – спросил Паша. – Есть какие-нибудь слова свои?
– Ну, есть, – сказал я. – Очень много перенято из украинского, например. Они там ещё «г» по-украински говорят.
– Да, – сказал Жора. – Дела…
– Ну, вот и будешь изучать, как местные слова вписываются в космический разум, – сказал Паша. – В глобальный интеллект.
– Слова сами по себе не интеллект, – возразил я, поморщившись. – Интеллект – это обработка данных, а не сами данные. Вот, к примеру, у нас в деревне жил парень. Дурачок. Димой звали. Родители его любили очень. Отец – учитель математики, мать – врач. Оба книжные черви. Дом книжками по самый чердак был набит. А сын мало того, что уродливый родился – руки недоразвитые, лицо страшное, зубы длинные кривые – так ещё и идиот. Шлялся по деревне туда-сюда, таскал всякие вещи и ел. И съедобные, и несъедобные. Несколько раз его на скорой увозили. То стекла наглотается, то ваты. Когда я маленький был, года четыре, напугал он меня сильно. Сидел я один у нас на кухне. Отец пьяный спать завалился, мама в огороде что-то делала. А я сидел на табуретке, смотрел в окно и булку жевал. Вечером было дело, сумерки уже, но тепло, поэтому окно открыто. И тут в окне появляется чудище. Морда жуткая, пальцы как крюки. И ко мне тянутся. Сейчас я думаю, что он булку хотел отобрать. Я заорал, упал с табуретки и голову расшиб. Мама прибежала, прогнала его, а я потом плакал всю ночь и несколько дней спать как следует не мог. Так-то я его видел раньше, издалека, но как-то не обращал внимания. А тут неожиданно, в полумраке и так близко…
– Да понятно, что жуть, – сказал Паша. – А к чему ты про него?
– Да к тому, что данных у него было сколько угодно, а он так и остался дурачком. Обрабатывать их не мог. В тридцать с лишним лет утонул в речке, позже уже.
– За интеллект, – сказала Надя, поднимая кружку. – Но я не совсем понимаю. Вы же в самом начале говорили про слова. Которые вместе базу знаний человечества представляют. А сейчас переключились на дурачков, которые не могут свои знания обработать. Смысл в чём? Человечество тоже дурачок? Не может обработать свои знания?
– Ну да, – сказал Паша. – Вот есть куча библиотек, Интернет какой-то придумали, а дальше что? Где интеллект, который всё это переварит?
– Создадут со временем, – сказал я. – Мы же вот, например, на кафедре МаТИС учимся. Математическая теория интеллектуальных систем. Всё к этому идёт.
– К чему «к этому»? – спросил Жора.
– К большому мощному искусственному интеллекту.
– Мне кажется, торопимся мы, – сказала Надя. – Прежде чем искусственный интеллект делать, надо разобраться, как естественный устроен. Не так всё просто с ним.
Она посмотрела на меня.
– Что? – не понял я.
– Ну, тормозишь процесс, – сказала Надя. – Неохота трезвой говорить.
– А, ладно, – я разлил очередную порцию. Потом подумал и добавил ещё понемногу, чтобы освободить очередную бутылку и поставить её под стол.
– За человечество, – сказал Жора. Последовал звон кружек.
– Мозг – странная штука, – сказала Надя, осушив свой сосуд. – Никогда не знаешь, что он выкинет. Вот у меня мама, например, тоже учительницей была. Интеллигентный человек. Не башка, а энциклопедия. Правда, верующая сильно, но это уже её личное дело. Пока всё шло хорошо, отлично соображала. Работала, уважали её в школе – и дети, и взрослые. Я в той же школе училась, только в классе другом. Всё время только и слышала «Софья Аркадьевна то, Софья Аркадьевна сё. Какой же молодец у нас Софья Аркадьевна». А потом свалились на семью неприятности. Сначала с отцом. Конфликт там был с местными бандитами, умер отец. Потом моя старшая сестра, Вера, умерла. Я в третий класс ходила, а она в седьмой. Внезапно всё случилось. Обычный грипп, вроде на поправку дело шло, потом осложнение на уши, температура сорок два, а потом вдруг сердце остановилось. Мама тогда как раз ещё одним ребёнком беременна была, и от нервов у неё выкидыш случился. Ну, и всё. Мозг отказал совершенно. Из школы выгнали скоро. Покусала первоклассника. На руку бедному девять швов накладывали. Дома наступил кошмар. Таскала с улицы мусор. Делала из газет и тряпья кукол каких-то. Называла их то Верой, то Любой…