Гурфель Бенор
Жёлтое Марокко
Бенор Гурфель
Жёлтое Марокко
Посвящается Жене Бомаш
Так называлась серия редких марок из великолепной коллекции мадам Гинзбург. Собственно это была коллекция г-на Гинзбурга. Но в данный момент господин Гинзбург валил лес где-то на Северном Урале и все его мечтания не распространялись дальше вечерней, чуть тёплой баланды и провального сна в холодном бараке. Он и думать забыл о своей, когда-то столь любимой и дорогой коллекции марок - предмета чёрной зависти всех филателистов города Риги.
Мадам Гинзбург вместе с семилетней Стеллой жила за околицей маленькой сибирской деревушки в недостроенной однооконной избёнке. Пробираясь затемно, утром, по хрусткому снегу в школу, Илья иногда замечал, как невысокая женская фигурка, одетая в не по росту большой малахай и нелепые блестящие ботики, неумело взмахивая топором, пыталась разрубить кривое полено.
-"Мальчик! А, мальчик!" - услышал однажды Илья, возвращаясь из школы. Он обернулся и увидел мадам Гинзбург, приветственно машущей рукой. Рядом с ней стояла замурзанная сажей Стелла, закутанная в дранную кофту и с любопытством глядела на Илью.
-"Мальчик" - услышал он молящий голос - "ты не смог бы мне помочь растопить печку? Дрова сырые, никак не загораются...и в доме холодно...мы со Стеллой пытались... и просто никак...ну никак..." - голос прервался.
Илья зашел в избу. Он с матерью тоже не жил в хоромах, но такой запущенности и бедности наблюдал не часто. Скудный свет зимнего дня еле пробивался сквозь толстую наледь окна. От заснеженных поленьев, в беспорядке наваленных около плиты, растекалась лужица. В комнате было дымно и холодно. На маленьком колченогом столике у окна стояла закопчённая кастрюля с тремя полуочищенными картофелинами и две немытые тарелки. Кровати не было. Вместо неё, в углу было положено плашмя несколько чемоданов, покрытых местным цветным одеялом. У входа, справа на деревянной подставке стояло ведро с водой, кружка и разная немытая посуда. В комнате висел запах неустроенности и тоски.
Первым делом Илья выбросил из печки сырые закопчённые поленья и захватив топор, вышел во двор. Там он, найдя берёзовое полено, налущил берёзовой коры - бересты, а полено аккуратно расщепил на тонкие лучины. Вернувшись в дом и оставив дверь полуоткрытой, он, сложив горочкой бересту и покрыв её лучинами, поджёг заправку с нескольких сторон. Пламя взялось сразу а открытая дверь только усилила тягу. Вскоре печка загудела и втянула в себя дым и холод. В комнате посветлело, наледь у окна начала таять, бледное личико Стеллы порозовело.
-"Можешь звать меня Зелда" - глядя на Илью, прошептала Мадам Гинзбург и отвернувшись вытерла глаза грязным полотенцем. Так началась дружба между тридцатилетней Зелдой Гинзбург - женой известного рижского адвоката и десятилетним Ильёй.
Долгими зимними вечерами, когда при свете коптилки читать всё равно было нельзя, а за окном завивала позёмка и луна бросала свой мёртвый свет на погребённые в снегу тёмные избы - Илья накинув фуфайку и обув разношенные валенки (здесь их звали пимы) пробирался по узкой, протоптанной в снегу тропинке к дому мадам Гинзбург. (Он так и не научился называть её по имени ни в глаза ни за глаза). Там, сидя в темноте (берегли керосин) и прислушиваясь к завыванию ветра, они негромко беседовали. В углу под ворохом одежды, на своей чемоданной кровати, посапывала Стелла.
-"Знаешь, я сегодня вспоминала мой выпускной гимназический бал в 1930. Уже цвели каштаны, ночь была светла, с залива дул прохладный ветер, а мы бродили... бродили по Старому городу и не могли расстаться. Наденька Оселец, Саша Макс и я. Какие-то клятвы друг другу давали, плакали от радости...глупые были конечно. Саша с родителями в Палестину уехала, а Наденька вот в Риге осталась, что с ней сейчас? Не знаю. Беспокоюсь очень."
-"Эвакуировалась наверно" - осторожно отвечал Илья - "многие ведь эвакуировались, сейчас наверно где-нибудь в тёплых краях - во Фрунзе или в Ташкенте".
-"Дай-то Бог, дай-то Бог" - отзывалась неуверенно Зелда.
-"Вот у меня товарищ был в детстве: Дорик Гаузштейн, ну игрались вместе, то да сё" - небрежничал Илья - "Так он сейчас в Москве живёт, писал в письме, что был на Красной площади во время салюта в честь Сталинградской победы! Представляете?! В Москве! И подруга ваша спаслась и живёт где-нибудь и... и думает о вас, о Стелле".
-"Хороший ты мальчик, послушаешь тебя и легче становится"
-"Ну какой же я мальчик" - надувался Илья - "Я уж не мальчик, я уж... всё-таки..."
-"Конечно, конечно ты не мальчик. Это я так, по глупости сболтнула" улыбалась мадам Гинзбург. Так, силой мечты, морозный сибирский вечер наполнялся человеческим теплом и светом надежды.
Но не одни зимние вечера были в том краю, где жили тогда Илья и его мать. Их судьба переплелась на несколько лет с судьбами других изгнанников, оказавшихся в этой лесной деревушке. Среди них, Илья подружился с двумя мальчиками: Мусей Пинкензоном и Фимой Вайсманом.
Муся был смелый и весёлый. Он играл на скрипке, имел сестру Фриду, дедушку, бабушку и маму. Однажды зайдя к Мусе, Илья с изумлением увидел Мусиного дедушку облачённого в белую простынку с какими-то коробочками на голове и на обнажённой руке. Дедушка мерно покачиваясь что-то бормотал. В ответ на изумлённый взгляд Ильи, Муся смущённо проговорил:
-"Дедушка молится" - Так Илья, выросший в русско-еврейской современной "просвещённой" среде, которая вместо Бога верила в социальные идеи, впервые увидел еврейскую молитву.