– Вы серьезно?
– Нет, я смеюсь… Сняла с плиты кастрюлю с горячим борщом: «Если откроешь холодильник, этот борщ будет у тебя на голове!».
– А дочь – не вмешалась?
– У меня нет дочери!
Молчу уж, чтоб не бередить его раны, но у него потребность – высказаться:
– Голодный сажусь к телевизору: надо же успокоиться, от нервов меня аж трусит. А эта дрянь стала перед телевизором и закрывает экран!
– Зачем?
– «Ты его не покупал, ты не будешь его смотреть!».
– Сколько ей лет?
– Шестнадцать.
Взрослый, сформировавшийся человек… За стеклами очков – слезы.
– Доктор, милый, плюньте! Будь они трижды неладны, уйдите от них. Вы же молодой, здоровый мужик. Сколько здесь одиноких эмигранток, симпатичных, добрых, которые счастливы будут…
Рассердился:
– Не порите херню! Что я – плэйбой? Жених? Это моя семья. Это мой крест, мой позор, но я не могу без них жить…
В расписании произошло изменение, о котором никто не знал. Стеклянные двери аэровокзала растворились внезапно, но еще большей неожиданностью было то, что из них – к нашим желтым машинам повалила черная толпа…
Вместо международного рейса первым прибыл внутренний. А внутренними рейсами по ночам, по сниженным ценам, летают, в основном, черные пассажиры: у них меньше денег.
Кэбы один за другим выезжали со стоянки и мчались мимо черной толпы. Уехали пустыми Доктор, Ежик, Макинтош. Удрали двое моих знакомых – чех и поляк. Удрал толстый смешной мальчишка, Иоська, который стеснялся мочиться на асфальт и возил с собой баночку с крышечкой… Приехав в аэропорт порожняком, проторчав здесь часа полтора в ожидании самолета, таксисты не желали впускать негров в свои машины. Неужели они так их боятся?..
Я остался и получил работу. Правда, не на двадцать долларов, а, примерно, на десять – в Джамайку. Отвезти нужно было солдатаотпускника и его стереозвуковую установку в картонной коробке.
Установка была громоздкой, коробка не лезла в салон; мы с солдатом изрядно намучались, прежде чем сообразили пристроить ее торчком в открытом багажнике… Зато солдат оказался душа нараспашку парнем! «Стерео» он купил случайно, вчера, в Чикаго, прямо на улице, где живет его девушка. Шикарная вещь, даже не распечатанная – и всего сто долларов!..
«Краденая» – подумал я, но не попрекнул солдата. К любимой девушке он прилетел из Европы, сюрпризом решил нагрянуть, а тут под руку подвернулся такой подарок… Сторговался с продавцами, что за ту же цену они еще и помогут поднять установку на четвертый этаж. Подняли, позвонили:
– Кто там? – слышит солдат родной голосок.
– Доставка! Из магазина «Сирс»…
– Что такое? Почему? Кто заказывал? Ах!.. – звякнула, натягиваясь, цепочка, забилось сердце солдата. Сейчас обовьет его – обалдевшая от радости, горячая спросонья… Да не обвила. Из-за двери выглянул задрапированный в простыню мужской торс; такие дела…
Из Чикаго солдат полетел в Нью-Йорк, где его ждут всегда – родители, сестренки. Им сейчас мы и везем злосчастную стереоустановку…
Рассказывал солдат и об армии: уважительно, серьезно. В армии он стал другим человеком: отучился бессмысленно убивать время. За год из него сделали классного автомеханика. Да и вообще он обучен теперь уйме полезнейших вещей, буквально на все случаи жизни!
– Ну, например…
Задумался солдат: какой бы привести пример, и привел такой, что для меня интересней и быть не могло: как должен вести себя американский десантник, если попадет в плен к русским.
Прежде всего, надо пытаться бежать. Даже если шансов на успех нет.
– Зачем же тогда бежать?
– Они будут меня ловить, а это отвлекает силы противника.
– Ну, а если тебе удалось бежать, что же ты, черный, будешь делать на советской территории? Где спрячешься?
– Спрятаться нужно у священника или у проститутки.
– Но ведь могут и поймать; начнут допрашивать…
– На допросах нужно прикидываться дурачком. Если спросят, сколько в полку людей, надо сказать: очень много, я не считал. Я вообще, мол, плохо учился. Если спросят, сколько танков, надо сказать: тьма-тьмущая, тысяч пять!..
– Поверят ли? – усомнился я.
Солдат подмигнул: какое ему дело – поверят, не поверят. Главное, задурить им головы…
На крылечке отчего дома солдата встречала вся семья. Ойкнула и повисла на шее молодая мама. Крепко обнялись отец с сыном, визжали сестренки, одаренные серебряными долларами. Мы с папой, уже собравшимся на службу, – при галстуке, в жилетке, – втащили стереоустановку на крыльцо.
Оторвавшись от сестренок, солдат вынул бумажник:
– Сколько с меня?
– На счетчике 7.75, – дипломатично ответил я.
Солдат отсчитал восемь долларов, я дал ему квотер сдччи. Монетка нырнула в карман мундира. Повисла драматическая пауза.
– Почему ты так заплатил? – спросил я. – Разве я обязан таскать твое «стерео»?
– Но мы ведь не просили вас это делать, – вежливо возразила светящаяся радостью мама.
Я уже слышал, да и по своему скромному опыту знал, что черные клиенты, как правило, не платят чаевых, но я не предполагал, что это может быть до такой степени обидно…
7
Мое новое положение среди русских таксистов, которым я очень гордился, досталось мне нечаянно. Въехав однажды на стоянку, я занял очередь за щуплым, с железными зубами Узбеком, которого уже пару раз в моем присутствии осматривал Доктор. Узбек курил, щурясь от дыма, не выпуская сигареты изо рта, а правой рукой тем временем баюкал, нянчил – левую: «Болит!..»
– Дать тебе таблетку?
– А что она поможет?!
– Снимет боль.
Запил таблетку моей кока-колой и, ни слова не сказав, отошел. А минут через десять вернулся: «Отпустило!». С видимым удовольствием вращал кулак, сжимал и разжимал пальцы,
– Что у тебя с рукой?
– А я знаю?..
– Какое у тебя давление?
– 210.
– Тебе нельзя работать…
– А платить за меня будешь – ты?
Узбек – еврей из Самарканда – купил медальон год назад. Своих денег было мало, нахватал у ростовщиков. Откуда ему было знать заранее, что он заболеет? И о чем теперь говорить? Лучше посмотри на мою фамилию…[35]
Как и многие из таксистов, Узбек возил с собой фотографию в рамочке на передней панели: супруга, детишки. Мне казалось это странным, я не понимал еще, что кэбби почти не видятся со своими семьями…
– А продать медальон трудно? – спросил я.
Совсем нетрудно. Но так не делают: сегодня купил, завтра продал. Бедняк всегда теряет при купле-продаже. Ему, Узбеку, если он теперь загонит свой медальон, – не хватит даже расплатиться с долгами.
– Сколько же часов в день ты работаешь?
– Как придется: когда пятнадцать, когда восемнадцать.
– Сколько дней в неделю?
– Семь… Будь она проклята, эта Америка!
В разговор, не замечая меня, вмешался Ежик.
– Тебе сто раз говорили: ростовщикам, конечно, не платить нельзя, но банку месяц-два не платить можно.
– Они же отнимут машину!
– Слова не скажут. Им нужно написать письмо. Что ты заболел и в этом месяце вынужден пропустить платеж. Укажи, какое у тебя сейчас давление. Если ты хоть несколько дней посидишь дома, попьешь лекарство – полегчает.
– Ты хорошо говоришь, но кто это может – писать такие письма?
– Хочешь, я напишу, – предложил я.
– По-английски?!
– Я напишу с ошибками, но смысл будет понятен.
Пока я писал, вокруг собрались таксисты. Скульптор заглянул через плечо и тоном знатока похвалил; «Мне нравится твой слог».
– «Ви» надо говорить. «Ви»! – строго указал ему Габардиновый Макинтош, а Доктор посетовал вслух:
– Культурный человек должен возиться из-за этой скотины! Пусть я не доживу до завтрашнего утра, если он отправит письмо…
– А почему нет? – Узбек неуверенно пожал плечами. – Что мне, жалко наклеить марку?