За трапезой больше молчали, разве что пытали, откуда мы, как сенокос, какие новости? Бер сказал лишь о набеге. Ведь воевода наш и здесь присматривает. Да видно, недостаточно хорошо. Я съела кусочек уточки с гречей да на ягоды налегала. Муж же предпочитал мясо с овощами. Завтраки в пору сенокоса плотные были, ведь основная работа по уборке скошенного и просушенного сена лишь до обеда сейчас.
- Благодарствуем, люди добрые, - после завтрака мы вместе встали, поклонилися.
На том нас и отпустили.
Во дворе знахарки встретились с воеводою. Тот поведал, что злодея нашли почти при смерти, он истекал кровью. Но Меланья и его на ноги поставит. А в доме у него нашли ещё двоих детей. Все морились голодом. Хуже всего было тому мальчику, которого муж достал из колодца. Злодею же вменяется отрабатывать сделанное зло, тяжкого труда сыскать не трудно, а все хвори разума исключительно от праздности. Мужик тот ещё самогонку гнал, допился. Всякое ему уж мерещилось. Слуги Мары с козлиными ногами да хвостами привиделись, что явились за ним да обхаживают.
- Ничего, не впервой, вылечим! Не даром самогон под запретом, - сказал воевода на прощанье, пожав мужу руку и похлопав по плечу.
Нам выдали лошадь, Бер посадил меня впереди себя, обхватил нежно за стан, натянул поводья, и мы помчалися к своей семье.
Сомневаться в том, что Голуба волновалась, не пришлось. Синева залегла под покрасневшими очами.
Я-то спала хоть сколько-то, а она, похоже, слёзы лила всю ночь. Ощутила укол совести. Они ж меня приняли как дорогого гостя, а я так поступаю с ними.
Бер обнял большуху, да времени общаться просто не было. Дело-то стоит.
И лишь вечером, когда дети намаялись и уже спали, Голуба стала допытываться. Бер лёг с нею рядом, впервые за время сенокоса меня положив отдельно. Се значит, что наказание кончилося?
Странно, но в сей раз обидно не было. Я бы и сама отправила его к Голубе, не хотелось участвовать в сём разговоре да и оправдываться. А может Бер захочет того самого... Но я отринула все думки и уснула.
Возвращались с сенокоса в селение мы всей гурьбой, предварительно по избам разделив плод нашего месячного труда. Девчата затягивали песню, им вторили бабы, потом присоединялись отроки, а за ними и мужики. Дети редко подпевали, да и голоса их среди остальных были почти незаметны. И на многие вёрсты слышалась песня. Забавно начинать петь не сначала, а продолжать, включаться в общий хор, по отголоскам слов выстраивать догадки, какая будет следующая песня.
Трава от засухи пожухла, некоторые берёзы пожелтели. Ох, словно и осень наступила. Как долго простоят ещё сухие деньки? Успеем ли мы урожай убрать? Возы порою поднимали тучи буса*, радовало лишь то, что следовали несколько в отдалении друг от друга, и пыль успевала осесть. Мы проехали мимо ржаного поля - нашего. Бер спешился, взял с собою Снежика и пошёл глядеть зрелость хлеба.
- Ну что? - спросила я, когда наши мужики вернулись. - Когда жать-то начнём?
- Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, - сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.
У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.
Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?
На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.
Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.
Бер отвёз нас домой, помог разгрузить воз, одразу* складывая сухую траву на сеновал.
Я мимоходом, помогая мужу, бросила взгляд на выросшие сорняки меж рядков на грядках. Им хоть бы хны, даже в засуху растут, зато хоть как-то закрывают репу, огурцы от палящих лучей. Голуба пошла печь топить да окрошку делать из подручной еды, которая ещё с завтрака осталась. Дети нам помогали, охапками таская сено. Зато все при деле!
Завершив дела с разгрузкой, муж пошёл на вече.
- А кушать? - кинула ему вслед, да он только рукой махнул. Страшно мне уже: вече - крайняя мера, не только наше село скликают, значит, всё серьёзно.
Голуба готовила что-то на летней кухне, пока я сновала взад-вперёд по дому, сметая накопившийся сор да надраивая полы после длительного опустения, собирая занавески, полотенца в стирку. Детей отправила мать собирать яйца у птицы да ей к обеду снести.
Зашли старики, как выяснилось, родители Голубы. Я их отослала на летнюю стряпную к дочке: и пообщаются, да и в избе сейчас уборка идёт полным ходом.
Когда я закончила и вылила ведро грязной воды во двор, полив крайние грядки, заметила, что огурцы вымахали огромные, надо собрать, но с этим ребятня и сама справится. Могу ли просить их? Вымыла руки, большуха как раз перетащила горшок с окрошкой в дом. Спросила я про родителей, так те ушли уже. Чего ж не пригласила-то? Да и ни разу ж не заходили при мне? Не в ладу с ними? Али нарочно выбирают время, когда меня дома нет?
Я застелила свежую скатёрку, помогла Голубе накрыть на стол.
- Садись, трапезничать будем, - позвала она меня, когда дети уже сидели с чистыми руками, а я всё суетилась - не могла угомонить беспокойство в душе. - Всё одно он раньше полуночи не придёт, - попыталась успокоить меня первая жёнка.
- А ты почём знаешь?
- Так покуда перепишут всех, задачи сходки зачитают, времени много пройдёт, а лишь опосля решать дела будут. Садись!
В миске я даже поковырялась для виду, только кусок в горло не лез. Детишки уж поели да с дозволения мамки - при отце такого не было (с ним сидели, пока все не покушают, и лишь после его отмашки дозволялось вставать) - убежали во двор поиграться чуток.
Я им крикнула во след, чтоб огурцы собрали. Бросила на Голубу удивлённый взгляд, чего се она их выгнала из дома, посуда ж не мытая. Увидела её решимость. Ой-ой, я уже боюсь...
- Рассказывай, - принялась Голуба пытать.
- Ты о чём? - я велела себе сдерживаться.
- Вас ночь не было.
- А муж на что? - попыталась я перевести разговор в другое русло. Он ведь должен был что-то сказать большухе, как-то объясниться.
- Он не сказал, - и так посмотрела на меня, что во рту пересохло.
- Что не сказал? - я всё изображала из себя непонятливую бабу.
- Да ничего толком не сказал. Лишь то, что сделал тебя своей. Но не всю же ночь? - она воззрилась на меня, наблюдая за моим лицом.
- Ну так миловались мы, - отвела очи, жар опалил лицо. А что? Правду ведь говорю.
- Всё то время, что вас не было? - она - само спокойствие. Вновь выстроила коло себя непробиваемую крепость?
Крепость... Ведь слыхала я про укрепления ранее. Возводят стены коло селений, переделывая их в грады... Град -- ведь то, что огорожено. Мне надобно на вече попасть, ежели там про набег говорили, се ведь должно помочь. Только не пустят скорее всего. Или всё же попробовать?
Голуба помахала рукой пред моими очами. О, мы ж не договорили. О чём там речь была?
- Что? - спрашиваю.
- Миловались всё то время? - мне кажется или теряет терпение? Вспотела, вытерла испарину со лба рукавом сорочки.
- Ну, не всё. Ещё ходили долго, спали.
- Ага, на лошади скакали! - не верит? Она встала из-за стола, убрала свою посуду в таз, за малыми тоже. Вернулась, подсела ко мне на лавку. Я всё равно не боюсь! Вцепится в косы?
Я оглянулась в поисках чего тяжёлого, а то мало ли...
- Точно, скакали! - прошептала уже не так уверенно.
- Кончай брехать!
- Так правда се, - пытаюсь возразить. Неужто не верит? Я чуть отсела. - Не веришь, так Бер тебе, небось, то же сказал!