Вот и сейчас муж коня вывел да неоседланного поехал объезжать в начавшуюся метель. А я глядела на белого, почти сливающегося мужа, такого же цвета коня и едва могла различить их на сером, покрытым тучами, небосклоне. Проводив их взглядом, я отправилась в общую светлицу к родителям, наполненную смачными запахами курицы.
У мамы были очи на мокром месте. Покрасневшие, грустные. Отец улыбался, а значит, расстроен да не хочет того показывать. Я прислонилась к дверному косяку, пытаясь отогнать уже поселившуюся тоску по дому. Бросила взгляд на своё изображение, висящее на стене против входа, которое Бер подарил родителям, нарисовав в одно утро, когда мы с ним просто общались на сеновале. Очи были немного печальные, но от того словно обретшие силу, проникающие в самую душу. Неужели я такая красивая? Такие выразительные глаза, носик, ротик. Батюшка по молодости шутил, что надобно искать мне княжича. Да только я была против. Не искала я ни богатства, ни заточения. Ведь княгини тем и занимаются, что целыми днями сидят в тереме да вышивают. Я же не любила шитьё. Одно дело приданым заниматься, да и то, у меня с сим сложно выходило. Ведь не знала, для кого готовлю и как будет выглядеть муж мой. Подойдёт ли ему, понравится ли? А просто делать что-то как все мне не нравилось. Хотелось приносить кому-то добро и счастье, пользу. И не только своей семье. А ещё учиться по-настоящему и читать-читать-читать.
Мама, завидев меня, расстроилась. Её выдали дрожащие губы поверх натянутой улыбки.
- Матушка, чем тебе помочь? - её нужно отвлечь, пока уголки губ не опустились, иначе выступят слёзы, а потом придётся утешать долго. Матушка любила причитать и носиться с нами, может потому и младшие такими выросли, что с ними нянчатся много.
- Ты садись Василисушка, я сама, - ответила она. Я заметила и лучшую тёмно-зелёную понёву, и передник, на котором всё было заполнено вышивкой без единого просвета, и сорочку белоснежную, выбеленную, и кичку рогатую(то значит, что мама плодородна доселе). При взгляде на уже в летах женщину с чуть тронутыми сединою бровями, я улыбнулась. Маме возраст нипочём - бегает как молодка. И дитя родить может. Да только сложно теперь родителям, кормятся лишь с огорода, теперь только ждать, как сыновья помогать станут. Они-то помогают, но глядя на терпеливого Бера, заинтересовывающего моих братьев, я думала, что отец упустил их воспитание. Да, я была их нянькою, но что девка может им дать? Умение держать иголку с ниткою да как стоять у печи. Батюшка же самый тот возраст, что закладываются основы, упустил, работая в свободное время в граде. Теперь главное - показать увлекательность занятий, может, толк и выйдет.
Отец же был в обычной потёртой рубахе. Не хочет прощаться? Как я его понимаю. Переживания с новой силой накатили на меня. Нет, не стоит думать так. Ещё свидимся.
Деда дома не было, как и мальчишек.
А мне нестерпимо захотелось выйти во двор. Поборов желание, я осталась с родителями, стараясь общаться. Больше говорила мама, а я отгоняла все мысли, сосредоточиваясь на ощущениях дома, чувства защищённости, наслаждаясь запахами, ловя каждый взгляд родителей, каждый жест, каждое вдох. Почти не говорила, больше слушала и запоминала их голоса.
Мама внезапно замолчала, подскочила, обняла. И только тут я поняла, что плачу.
- Доченька, милая, не плачь, - и это мама меня утешает? А ведь я хотела её отвлечь. Я уткнулась в её шею, вдыхая такой родной запах. Голова шла кругом, и я поняла, что не могу надышаться и чувствую себя так, словно все силы из меня вышибло.
Услышала я стук хлопнувшей двери, ощутила прохладный воздух, ворвавшийся в натопленную избу. Сознание прояснилось, меня подняли чьи-то руки и куда-то понесли. Очнулась я уже на улице, от холода, и жара одновременно. Мне тёрли щёки обжигающим холодом снегом.
- Очнулась? - на меня взволнованно глядели любимые глаза, сейчас казавшиеся тёмными в свете ночи.
- Берушка..., - прикоснулась к его щеке.
- Лиска, ты чего творишь, а? Тебя ни на мгновение не оставить? Вроде ж и саму не бросал-то.
- Мне холодно.
- Идти сможешь?
- А как ты... - договорить не смогла. Но подумала, как он узнал, что у меня поплыло всё перед очами?
- Я тебя ощущаю. С первой нашей встречи, - муж на мгновение замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Говори, я выдержу. - Тогда с тем выродком едва поспел... - он помог мне подняться. - Что у тебя с ним было? Чего взбеленился он?
И я поведала, пока мы ходили вкруг дома, правда, муж сбегал домой и принёс мне охабень. Как едва не убила Ухвата, когда он пытался снасильничать.
- Почему не сказала никому?
- Кто бы поверил?
- Василиса, слушай сюда, чтобы я такого больше не слышал! Ты всегда, запомни, всегда! будешь мне говорить, ежели кто к тебе будет подкатывать. По любому поводу, обижать ли тебя, детей ли, Голубу, родителей, родственников или ещё кого.
Какое-то время мы просто стояли молча, муж стряхнул образовавшиеся сугробы с моих плеч.
- Знаешь, раньше такого не было, как мне рассказывал отец. Все жили в ладу с природой, друг с другом, не оставляли в беде и могли на порог дома пустить незнакомца, - продолжил муж медленно, словно подбирая слова. - Так было, пока с Ермаком не пришли беды на нашу сторону, пока он не стал насаждать новую веру.
- А при чём здесь вера?
- Ермак принёс очень много горя. Одно его имя заставляло в ужасе преклонять колени. Поэтому веру в единого бога, которую он принёс с собой, все приняли безоговорочно. В душе здороваясь с солнышком, землёй-Матушкой. Мы боялись даже заикаться о своих прошлых богах, многие даже думать себе запретили. Мы ведь раньше тоже в одну богиню Славь верили, а потом просто природе стали поклоняться да предкам. Не каждый принять се мог, вот и ввели многобожие, придумав природным стихиям имена. Так вот, чтобы захватить народ, мало его просто покорить. Нужно действовать хитро, изнутри общества. Надо было заставить людей поверить и не только на словах, нужно было сломить волю народа. А как проще се сделать? - муж поглядел на меня, ожидая ответа.
Откуда ж мне знать? Войною?
- Война тоже была, но нет, - он словно знает, о чём я думаю. Неужели у меня на лице всё написано? - Ермак по приказу царя стал создавать заведения, где гнали самогон. Мужиков зазывали туда легкодоступные женщины. Не каждый шёл, дел ведь хватает, не до развлечений. А вот бездельники молодые да те, кого горе коснулось повадились туда заглядывать.
Как Ермак помер, люди осознали источник беды, сплотились да выгонять стали питейщиков, разрушающих уклад жизни. Да народ пристрастился уже к новому напитку. Вот и отец мой, как и другие, стал самогон гнать, раз перестали продавать его. Покуда не пил, вполне себе ничего. Учил мудрости предков. А как выпьет, так начинал над детьми издеваться. Мать поначалу за нас заступалася, так он и на неё с кулаками. Отец не бил, но как я тебе уже говорил, выгонял в стужу на двор. Летом было некогда пить, ведь поля ждать не будут. А после запрет ввели и на производство горилки*. Так явно отец уже не пил, но иногда и летом с поля злой возвращался да начинал буянить. Уж не знаю, где он доставал выпивку. Пару раз приходил домой с бабами. Вот тогда я не выдержал. Избил отца, когда он плачущую мать ударил. Отец даже пьяный мог дать отпор. А как проспался и не помнил он ничего. Не мог я выносить сего. Коли раз ударил его, мог в другой и убить. Потому собирался в орду идти, где мои боевые навыки могли пригодиться. А отец, как узнал, решил оженить меня. Ну а дальше ты знаешь, - он всунул в рот соломинку, и откуда только взял? Потом продолжил, не разжимая зубов: - Думаю, что в тот день после твоей свадьбы отец тоже выпил.