– Марэ, конечно! – пожал плечами Эшу. – Он из нас всех самый приличный! Он зарабатывает, его рвут на части издательства, он окончил университет, у него куча денег… Да, кроме него, Обалу, Огун и… и Эвинья же ещё! Тебе мало, женщина?! У тебя четверо умников на трёх засранцев! Ты же в шикарном плюсе, мам! Все соседи тебе завидуют! У них-то выросла одна шпана!
Жанаина, не выдержав, расхохоталась. Эшу тоже усмехнулся. Сел на пол у ног матери, положив голову ей на колени.
– Хочу спать…
– Так ложись, малыш. И спи спокойно до вечера. – Жанаина погладила курчавую голову сына. – Ты весь в песке. Зачем опять ночевал на пляже? Не мог дойти до дома?
– Не злись на Шанго, – попросил Эшу. – Это в самом деле не его косяк, легавые ошиблись. Ничего, если он зайдёт к тебе завтра?
– Да до завтра он ещё сто раз что-нибудь натворит!
– Но ты же его уже отходила тапком в кредит! Значит, счёт будет по нулям!
Жанаина только вздохнула. Несколько минут на крохотной кухне царила тишина.
– Ты грустишь, малыш. Что у тебя с моей Эвиньей? Вы не поссорились? Почему не ты везёшь её в аэропорт?
– Потому что мой байк не выдержит её чемоданов! – Эшу не поднимал головы с колен матери, и голос его звучал глухо. – А у Марэ огромная тачка! Не беспокойся, мам. Я приеду прямо к самолёту, мы с Эвой простимся. Взять тебя с собой?
– Куда? На твой мотоцикл?! Мои годы уже не те! – Жанаина помолчала. – Не переживай. Эвинья вернётся на каникулы. Ей надо учиться: она такая же, как Марэ. Она жить не может без всего этого. Но это не значит, что…
– Конечно, мам. Ничего это не значит. Я пойду посплю, хорошо? – Эшу поднялся на ноги. Жанаина продолжала пристально, чуть тревожно смотреть на него снизу вверх. Эшу терпеть не мог этот взгляд матери.
Снизу донёсся спасительный перезвон дверного колокольчика, английская речь.
– Слышишь? Вон твои любимые грингос! – пряча облегчение, усмехнулся Эшу. – Спустись, продай им всех наших святых. А я пойду спать. Благослови меня, Йеманжа, звезда моря, любовь моя! – запел он, и Жанаина только махнула рукой. И, как была в ночной рубашке, не спеша пошла к лестнице.
Оставшись один, Эшу вытащил из кармана деньги старшего брата и бросил их на кухонный стол. Затем достал содержимое сумочки Нана Буруку: пачку американских долларов в банковской упаковке, ключи от машины, кредитные карточки, золотое кольцо, телефон и медную цепь опеле[22]. Кольцо, кредитки и ключи Эшу сунул обратно в карман. Из телефона вытащил сим-карту, выбросил её в окно. Деньги, освободив от обёртки и взяв себе две купюры, прибавил к тем, что дал Шанго. Взял в руки цепь с восемью прикреплёнными к ней половинками ореховых скорлупок, покачал её на пальце.
– Опеле Нана Буруку, – медленно сказал он. Усмехнулся. Подумав, сунул цепь в задний карман и ушёл в спальню. Через пять минут Эшу уже лежал ничком на незастеленной кровати матери, и узкие солнечные лучи, пробиваясь сквозь закрытые жалюзи, полосовали его спину. Но Эшу этого не чувствовал: он спал.
Штат Пернамбуку, фазенда Дос-Палмас, 1661 год.
Барабаны гремели. Глухой рокот пронизывал ночь. Лунный свет входил в окно сияющим столбом, просеиваясь сквозь москитную занавеску. Дон Луис Фернандо Гимараэш да Силва, владелец фазенды Дос-Палмас, морщился и вертелся во сне, стараясь скрыться от назойливого луча. Но луна была беспощадна. В конце концов Луис чихнул, выругался и открыл глаза.
Что-то было не так: он сразу понял это. Что-то не так с этой душной ночью, с этим безумным рокотанием в голове, с лунным столбом – и с пустотой рядом. Половина кровати была пуста. Мечи не было!
Луис вскочил, сорвав москитный полог. Голубовато-белая от луны стена спальни качнулась перед глазами, и большое распятие на ней, казалось, вот-вот сорвётся. В спальне не было мебели, кроме огромной кровати, и спрятаться здесь было попросту некуда.
– Меча! – почти жалобно позвал Луис. Тут же устыдившись этого тона, окликнул привычно – властно и жёстко, – Меча!
В ответ – ни звука. Барабаны били всё сильней, и, наконец, Луис понял, что мучило его ещё сильнее, чем внезапное, ничем не объяснимое исчезновение Мечи. Барабаны не должны были стучать этой ночью!
Когда-то на фазенде Дос-Палмас негритянские погремушки вообще были запрещены. На этом настояла мать дона Луиса. Набожная и благочестивая дона Мария Розалва Гимараэш да Силва жёстко пресекала все танцы, обряды и служения среди чёрных рабов. Язычество нужно было выбивать и выжигать из негров, считала она, ради их же собственного блага! Все рабы семьи Гимараэш были, благодаря усилиям этой святой сеньоры, крещены – и по воскресеньям даже допускались к кресту Господню. Им читались и растолковывались псалмы и Евангелие! В хижинах висели дешёвые распятия и стояли изображения Мадонны и святых! Дона Мария не намерена была губить свою душу поощрениями дикарских обрядов, которые почему-то упорно не вытравлялись из чёрных голов.
22
Опеле – цепь с восемью раковинами бузиос (каури), используемая для гадания Ифа. В Африке каури часто заменяются половинками скорлупы ореха опеле, отсюда название