– Сеньор?.. – пробормотала она и села на полу. – Что угодно молодому сеньору?
– Что с тобой? – севшим от страха голосом спросил Луис, на всякий случай отодвигаясь к стене. – Что ты делала только что?
– Прошу прощения, сеньор?.. – На заспанном лице Долорес было только почтительное изумление – и более ничего. – Что угодно сеньору?
– Перестань лгать! – Луис попытался придать голосу властные и жёсткие интонации своего отца. – Не отпирайся, я видел сам! Ты лежала с закаченными глазами и бормотала заклинания!
– Святые угодники с вами, сеньор! – Долорес вскочила на ноги. Не замечая испуга мальчика, торопливо ощупала его с ног до головы, коснулась лба, заглянула в глаза. – Неужто у сеньора снова жар? Неужто вернулась лихорадка? Вы бредите, я сейчас позову сеньору!
– Не… не надо, – пробормотал Луис. Долорес так искренне расстроилась и так испугалась за него, что он уже и сам начал сомневаться: не привиделся ли ему этот кошмар в лунном свете?
– Я всё-таки позову синьору… – колебалась Долорес. – Такие сны, как у юного сеньора, – не к добру! Пусть сеньора закажет мессу, пусть отец Мигуэль прочтёт все молитвы…
– Не-е-ет! – взмолился Луис, который терпеть не мог отца Мигуэля и его бесконечные проповеди. – Не хочу! Мне просто приснился плохой сон! Долорес, ничего не надо рассказывать! Я уже почти ничего не помню! Не тревожь попусту мать!
Долорес опустилась на колени рядом с кроватью. Луна светила ей в спину, и лицо казалось сплошным чёрным пятном. Луису на миг опять стало жутко.
– Вы же ничего не помните, сеньор, – мягко сказала негритянка. – Вы ничего и не можете помнить – ведь ничего же не было, правда? Ваша старая Долорес просто спала. Может быть, что-то бурчала во сне, но ведь и собаки ворчат, когда спят, правда?
– П-п-правда…
– Ну, так и забудьте об этом! Вы ещё нездоровы, молодой сеньор. Как сказано в Писании, «не убоюсь ночных страхов и стрелы, летящей днём»! Аминь.
– Аминь, – повторил, как заколдованный, Луис. Долорес улыбнулась, ласковым движением заставила его лечь, чуть коснулась шершавой ладонью лица мальчика – и он уснул.
С той ночи прошло двадцать пять лет. Почему сейчас дон Луис Гимараэш вспомнил о ней? Давно нет на свете ни его отца, убитого в очередной стычке с голландцами, ни матери – благочестивой доны Марии, которую свела в могилу всё та же лихорадка. Долорес ещё жива, и на ней по-прежнему держится весь дом. Она ворчит иногда:
«Неужели сеньор так и не возьмёт в дом хозяйки? Неужели не женится? Я ведь не вечна, сеньор! Скоро старуха Долорес уйдёт в землю, и что станется с хозяйством? С вашим домом? На кого я всё брошу? На эту дуру Мечу? Ах, сеньор, ну что же здесь смешного?!»
Ничего смешного в словах старой негритянки, конечно же, не было. Просто Луис улыбался всякий раз, когда слышал имя Мечи.
Он получил Мечу и её мужа в уплату карточного долга год назад. Владелец соседней фазенды, толстый и одышливый дон Рамирес Гарсиа, играл с ним ночь напролёт в макао – а наутро вынужден был признаться, что оплатить долг ему нечем.
«Вы же сами понимаете, дон Луис, – до продажи сахара денег нет! Можете подождать до конца сезона под моё честное слово? А впрочем… Хотите взять негров? Двух? Плюс их щенок, но это уж не в счёт: он всё равно издохнет со дня на день.»
Луис справедливо возразил, что, несмотря на взлетевшие цены, на пятьсот крузейро можно купить пятерых, а не двух черномазых.
«Да вы только взгляните на них! – уговаривал дон Рамирес. – Клянусь Мадонной, они стоят гораздо больше! Я думал оставить эту пару в подарок сыну, когда он вернётся из Европы, но карточный долг – дело святое… Идёмте же, мой дорогой, взгляните на то, что я вам предлагаю!»
Луис согласился лишь из вежливости. Но старик, усмехаясь в усы, подвёл его к сараю, возле которого, привязанная за ногу к столбу, со спутанными запястьями, вся в пыли и крови, совершенно обнажённая, лежала Меча, – и он пропал.
Ей было, вероятно, не больше двадцати. Движением кнутовища дон Рамирес приказал ей подняться. Негритянка выполнила приказание, морщась от боли: она была сильно избита. Огромные, чёрные, мокрые глаза испуганно смотрели на белых людей. На рассаженных губах запеклась кровь. Всё лицо было в серой пыли и потёках слёз. Рядом с ней, раскинув руки, навзничь лежал чёрный мальчик лет четырёх.
– Эта обезьянка бешеная? – не узнавая собственного голоса, спросил Луис. Тёмные глаза негритянки, казалось, пронизали его насквозь. Дикая, сумрачная красота чёрного, как обсидиан, лица сводила с ума. – С ней будет трудно поладить?