33
Две комнаты на верхнем этаже дома 18 по бульвару Бон Нувель стали первой семейной квартирой Вернов. Аристид Иньяр перебрался на этаж ниже.
Пришло время новой жизни. Вечерние пирушки, «обеды одиннадцати холостяков», постоянное недосыпание и недоедание, работа сверх сил — привычный быт был, наконец, разрушен. И к удивлению многих, прежде всего Онорины, выяснилось, что на самом деле романтичный драматург и поэт Жюль Верн — человек железной дисциплины.
Каждый день он вставал в пять утра. Выпив чашку кофе, садился к письменному столу. Здесь, за столом, семейная жизнь, все радости и проблемы куда-то отодвигались. Он больше ничего не видел и не слышал. Он жадно рылся в своей замечательной картотеке, пытаясь найти связи между событиями и людьми.
Вот, скажем, отчет Рене Кайе.
Нет ничего интереснее, чем вникать в незнакомые судьбы.
Рене Кайе, этот проблемный, как бы сейчас сказали, парень из департамента Дёсевр, в 16 лет отправился в Сенегал на грузовом судне «Луара». За годы беспрерывных странствий — опасных, иногда попросту безрассудных, юный Кайе повидал многое. Однажды суровый вождь племени уасулу по имени Барамиза принял путешественника в хижине, которая одновременно служила ему и спальней хозяину, и для любимой лошади — стойлом. «Постель вождя, — писал в отчете смелый путешественник, — находилась в помещении. Это были обыкновенные подмостки, возвышавшиеся дюймов на шесть, с расстеленной поверх бычьей шкурой и с грязным пологом для защиты от москитов. В жилище не было никакой мебели. На колышках, вбитых в стену, висели два седла. Большая соломенная шляпа, барабан, которым пользуются в военное время, копья, лук, колчан со стрелами — вот и все украшения. Был, правда, еще светильник, скрученный из железного листа и укрепленный на таком же железном штыре, вогнанном в землю. В светильнике горело местное растительное масло — вонючее, вязкое, но недостаточно густое, чтобы из него можно было лить свечи…»
Никакой романтики. Всё просто и ясно.
«По мучительным болям в челюсти, — рассказывал про свои беды Рене Кайе, — я скоро понял, что, наверное, заболел цингой. Нёбо постоянно кровоточило, иногда я выплевывал целые кусочки кости. Я жестоко страдал. Временами боли так страшно усиливались, что я опасался, как бы они не повлияли на мой мозг…»
Зато 20 апреля 1828 года Рене Кайе вступил в загадочный африканский город Тимбукту.
«Когда я оказался в Тимбукту, — писал он, — в этом городе — предмете устремлений стольких европейских исследователей, меня охватило чувство невыразимой гордости. Ничему и никогда в жизни я так не радовался. Однако мне приходилось сдерживаться и скрывать свои переживания (в этом трудном путешествии француз выдавал себя за мавра. — Г. П.). На первый взгляд Тимбукту — это просто жалкое скопление плохо построенных глинобитных домов. В какую сторону ни взглянешь, только и видишь равнину, покрытую сыпучими песками, желтовато-бурую и совершенно бесплодную. Небо на горизонте светло-красное, в природе разлита печаль, царит тишина: не слышно птичьего пения. Но было что-то необычное и внушительное в городе, возникшем среди голых песков, и я невольно восхищался трудом тех, кто его основал…»
Сыпучие пески…
Светло-красное небо…
Печаль, разлитая в природе…
Жюль Верн подмечал каждую деталь.
Инстинктом художника он чувствовал за словами отчетов какую-то особенную, никем еще не разгаданную волшебную глубину. Он внимательно вчитывался в каждое слово. Он еще не знал точно, зачем ему все это, но чувствовал — надо… понадобится… Каким-то образом музыка, и прежде так часто звучавшая в его душе, начинала менять тональность. Всё самое интересное, всё, обратившее на себя внимание, он заносил в самодельные тетрадки своей картотеки. Теперь чего только в ней не было! И маршруты далеких плаваний, географические и научные открытия, новинки техники, схематические карты плохо изученных земель. Даже заметки о том, как будут выглядеть города будущего, там были…
34
Онорину Жюль честно предупредил, что утренние часы всегда будут отдаваться литературным занятиям.
— Это принесет нам деньги?
Он честно ответил:
— Нет.
Веру в быстрый успех он успел подрастерять.
Но работал. Каждое утро работал. Онорина же вставала около семи.
В своих привычках и вкусах Онорина оказалась такой же последовательной, как и муж. Что бы в мире ни происходило, какие бы события ни волновали Париж или заморские территории, завтрак в уютной маленькой столовой (она служила Жюлю Верну и кабинетом) подавался ровно в девять. Пуста домашняя касса или нет, есть лишний франк или нет, — обход бутиков и модных лавок входил в число главных развлечений Онорины. А Жюль пил свой кофе (всегда превосходный), просматривал свежие газеты и слушал болтовню жены, которая обо всем знала намного больше, чем любая самая информированная газета…