— Папа! — громко произнёс Гюстав. — Он вылитый Филеас Фогг! Папа! Он похож на капитана Гранта! Скажите, пожалуйста, — вы и в самом деле Жюль Верн?
Поль Легро заклокотал от сдерживаемого смеха. Жюль Верн рассмеялся, дважды утвердительно кивнув головой.
— Самый настоящий? — спросил мальчик. — Тот самый, который «Таинственный остров»? И «С Земли на Луну»?.. Вы только не сердитесь, — скажите, зачем вы так сделали, что капитан Немо погиб?
— Капитан Немо не погиб, он жив, — серьёзно, как взрослому, ответил Жюль Верн. — Он погиб только в книге, в жизни капитан Немо не может погибнуть. И, кстати, жив Паганель, — недавно он, по рассеянности, женился. Просил кланяться тебе.
— Вот ловко! — воскликнул Гюстав и в обе руки свои взял правую руку Жюля Верна, в горячке восторга подержал её с минуту и, не зная, чем и как выразить своё восхищение, прижался щекой к тёплой ладони, чувствуя, как бегут по его лицу длинные, нервные пальцы.
— Простите моего сорванца, — конфузливо произнёс Легро. — В прошлом году он похоронил своего деда, моего отца, и теперь лезет с лаской и поцелуями к каждому, кто с бородой. В вагоне поезда он подружился с каким-то старым крестьянином. Сидят и о чём-то громко спорят. Представьте! А на прощанье целовались так, что старик прослезился.
Гостей оставили обедать. Гюставу Жюль Верн подарил «Цезаря Коскабеля» и на титульном листе написал: «Гюставу Легро от признательного Жюля Верна». Чёткие буквы имени легли на портрет автора, закрыли ему верхнюю половину лица, и Гюстав, раздосадованный этим, стянул с конторки резинку и отправился в сад приводить книгу в порядок. Поль Легро остался вдвоём с писателем.
— Я не надоел вам? — спросил он, расправляя свои пушистые усы.
— Напротив, мне очень приятен ваш визит, милейший Легро, мне хорошо и покойно с вами. Расскажите, как вы живете.
— Живу надеждами, — ответил Легро. — А вот что я хотел сказать вам: у нас в Лионе забастовка. Остановились ткацкие фабрики. Мы не работаем уже третью неделю.
— Это, должно быть, бьёт по вашему карману, — заметил Жюль Верн. И, немного подумав, добавил: — И по карману хозяина фабрики, конечно…
Ткач встал и прошёлся по кабинету. Он ответил, что у рабочих только один карман, а у фабрикантов несколько. Жюль Верн рассмеялся, сказал, что это следует запомнить, и спросил, между прочим:
— Сколько же вы зарабатываете?
Он решил, что гость из Лиона приехал к нему просить материальной помощи, и уже прикидывал, какую именно сумму вручит ему при расставании. Легро ответил:
— Дело не в заработке, который очень невелик, и не в том, что его хватает только на две недели. Дело в том, что я и мои товарищи начинаем понимать и видеть нечто такое, что, само собою, хорошо и давно известно вам. Вчера я продал свой костюм, жена заложила брошь — единственный золотой предмет в нашей семье. У меня трое детей, жена, мать. Ткачи, как правило, многодетны. У старого Гастона, моего двоюродного брата, шесть девочек и трое мальчиков. Они голодают.
— Это ужасно, — глухо произнёс Жюль Верн.
— А в газетах пишут, — продолжал Легро, — что требования рабочих чрезмерны, что лионские ткачи — это бездельники, что мы поддались на удочку демагогов. Вон сколько у вас газет, — Легро заглянул в библиотеку и рукой указал на кипы газет и журналов на длинном полированном столе. — Не следует верить этим пачкунам и болтунам!
— Я не особенно-то верю тому, о чём пишут в газетах, — отозвался Жюль Верн. — Я верю только объявлениям; если там сказано, что в такой-то дом требуется няня, — значит, она и в самом деле кому-то нужна.
— Вот вы какой! Это хорошо! — восхищённо проговорил Легро. — Но простите меня, простого, рабочего человека…
Жюль Верн привстал с кресла. Руки его дрожали.
— Я сам рабочий человек, друг мой, — строго перебил он, дважды ударяя кулаком по краю своей конторки. — Все мои книги созданы личным моим трудом. Я продолжаю работать и теперь, когда ослеп.
Легро был страшно сконфужен.
— Видимо, я не так выразился, я не то хотел сказать, — начал он, но Жюль Верн перебил его:
— Вы сказали именно то, что вам хотелось, друг мой!
— Да, то самое! — с запальчивой решимостью произнёс Легро. — И ещё я скажу вот что: жить рабочему человеку становится невыносимо, дорогой Жюль Верн! Рабочий становится угрюм, недоверчив, — он, вот как я сию минуту, легко и без умысла обижает хорошего человека, — только потому, что…