Сегодня солнце скрылось за горизонтом без единого луча. Жюль Верн протёр слезившиеся от напряжения глаза и подумал о давнем замысле своём, о романе, героем которого должен быть мечтатель, фантазёр, чудак, всю жизнь охотящийся за этим зелёным лучом и… Дальнейшее пока что не ясно. Не наука, не техника — что-то другое, особенное, очень душевное, интимное.
— Когда-нибудь непременно напишу роман под названием «Зелёный луч», — вслух произнёс Жюль Верн, и ему вдруг захотелось работать, и он запёрся в своей каюте, отдав необходимые распоряжения «экипажу ».
«Всё будет хорошо, — говорил Жюль Верн себе. — Не может быть, чтобы всё было плохо! Я верю в народ, — он устоит, выдержит, победит!»
Осенью, когда пошли дожди и всё кругом утеряло свои нарядные, весёлые краски, в каюту постучался Барнаво. Жюль Верн сказал: «Войдите». Барнаво переступил порог и устало опустился на скамью.
— И ты ко мне с новостями? — встревоженно спросил Жюль Верн.
— Дурные новости, капитан, — печально проговорил Барнаво. — Вы знаете?
— Что? — дрожа всем телом, крикнул Жюль Верн. — Онорина? Девочки? Мой сын?
— Они в безопасности, капитан, — ответил Барнаво. — В опасности родина… Я привёз распоряжение — вам надо вернуться в Париж, а там голод, болезни, там очень нехорошо, капитан. Вот бумажка…
Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.
— Народ требует мира во что бы то ни стало, — продолжал Барнаво. — Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Всё идёт так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести — триста человек. Не хватает гробов. Что будет через, две-три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас… у нас могучий флот под названием «Сен-Мишель»… Слыхали о подвиге Надара? Он на своём «Гиганте» сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар — настоящий патриот!
Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привёл в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.
— На полных парусах в Париж, — приказал он.
— Каким же это образом? — спросили матросы.
— Как можно ближе к Парижу, — уточнил Барнаво. — И ни о чём меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, — в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.
Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. «Дай мне двойную порцию, — сказал он юнге. — Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция…»
— Вам, дядюшка, плохо? — Юнга склонился над стариком. — Я позову доктора, он на полицейском катере.
Барнаво отрицательно покачал головой.
— Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, — сказал он, вытягиваясь на скамье. — Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.
Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга прекращал чтение. Проходила минута, вторая, третья, Барнаво требовал продолжения.
— Мой дорогой мальчик научился писать, как тот человек, который сочинил «Дон-Кихота», — заметил Барнаво по поводу одного, в юмористических тонах написанного, места. — Я угадал, — Жюль Верн прославит своё отечество, а я… Мальчик, дай мне ещё порцию сердечных капель. Мне очень нехорошо…
В октябре Жюль Верн получил письмо от Онорины, она сообщала, что его отец серьёзно болен, необходимо ехать в Нант, дорога каждая минута. В тот же вечер Жюль Верн выехал из Парижа и в три часа утра постучался в дверь родного дома. Ему открыла монахиня, и он всё понял.
— Когда? — спросил он.
— В одиннадцать пятьдесят пять, — ответила монахиня. — Пройдите к вашей матери, успокойте её, она убита горем. Мужайтесь, месье! Весь Нант оплакивает усопшего.
Похоронив отца, Жюль Верн поспешил в Амьен, где жила его семья, недавно покинувшая Шантаней. Его встретила заплаканная Онорина. Жюль Верн опустился на каменные ступени крыльца и, боясь услышать что-то очень страшное, спросил:
— Мишель? Девочки?
— Барнаво, — ответила Онорина. — Вчера у меня был курьер от Этцеля. Наш Барнаво умер на «Сен-Мишеле». Юнга читал ему черновики твоего романа…
Жюль Верн заплакал — сперва тихо, по-детски, потом громко — так, как плачут взрослые, когда им очень больно. Рыдания душили его, и он не сдерживал их. Барнаво умер… Нет Барнаво…
— Пожалей меня, Онорина, я осиротел… Не могу представить себя без моего Барнаво!..
Надо было возвращаться в Париж. Для этого оставалась только одна узкая дорожка шириной в шесть километров. Грохотали пушки неприятеля. Было очень холодно. На улицах Парижа лежали умершие от голода. Жюль Верн поселился у Этцеля, сюда спустя две недели пришёл Гедо. Издатель, учёный и писатель выдержали все ужасы войны. Почти на их глазах немного позже расстреливали восставших коммунаров.
— Конец мира, — говорил постаревший, исхудавший Этцель. — Когда умирает справедливость, умирает всё — и честь и высокое звание человека! В рядах Национальной гвардии, как мне известно, сражается наш друг Реклю. Пожелаем ему победы.
— Может быть, — заметил Гедо, — нарождается новый мир. Кровь коммунаров напрасно не прольётся…
— Наши дети будут счастливее нас, — сказал Жюль Верн. — Их дети — я твёрдо верю в это — навсегда покончат с войнами, — наука поможет им в этом.
— Какая наука? — спросил Гедо, обращаясь и к Этцелю и к писателю. — Нет такой науки, друзья! Я вижу кровавую науку Галифе и Тьера, будь они прокляты[16]!
— Я не знаю имени грядущей науки, — задумчиво проговорил Жюль Верн, — но она рождается в крови. Потомки наши не забудут того, чему мы являемся свидетелями.
Осенью семьдесят первого года Жюль Верн окончательно переселился в Амьен, — жить в Париже он уже не мог. Здесь всё было для него напитано ужасом и кровью.
На бульваре Лонгвилль он приобрёл двухэтажный дом — внизу пять комнат, наверху три. При доме был большой сад, отгороженный высокой каменной стеной. Жюль Верн устроил для себя кабинет в круглой башне, которая возвышалась над южным углом дома. Из окон этого кабинета видны были бегущие поезда, соборная колокольня, спокойная поверхность Соммы; на ней слегка покачивался «Сен-Мишель» — новая яхта, размерами значительно больше прежней. На ней Жюль Верн и его семья в недалёком будущем совершат далёкие, интересные путешествия… Свой рабочий кабинет Жюль Верн обставил очень скромно: простая железная кровать в углу за невысокой ширмой, старинное кожаное кресло перед конторкой — письменным столом писателя. На мраморной полке огромного камина бюсты Мольера и Шекспира. На стенах географические карты, в углу глобус.
Жюль Верн вставал в пять утра, завтракал и работал до девяти, когда подавался завтрак для всех обитателей дома. До полудня Жюль Верн редактировал написанное накануне. В анкете, опубликованной в «Ле Тан», он сообщил, между прочим, что, работая ежедневно пять-шесть часов, ему удаётся без усилий, легко и с наслаждением делать не менее половины листа. Дополнительная работа иногда убавляет количество написанного, но чаще всего увеличивает его. «Днём и вечером я гуляю, читаю, принимаю посетителей, друзей, отвечаю на письма. В начале одиннадцатого я уже в постели», — сообщал Жюль Верн.
16