— Вот чего не скажут нашим, русским писателям, — несколько с грустью и печалью в голосе отозвался Иван Сергеевич. — Больше гулять… У нас в России на долю писателя выпала такая огромная ответственность, такая серьёзная обязанность, что жизни не хватит на то, чтобы сказать хотя бы четверть того, что сказать и сделать обязан. Это я такой счастливый, — Иван Сергеевич даже покачал головой неодобрительно и с укором, — что имею возможность бывать за границей. Наши писатели — праведники и чуть ли не святые, иногда на извозчика не имеют, не то что… побольше гулять, поменьше работать…
— Нашему дорогому Жюлю Верну действительно следует поберечь себя, — вмешался Этцель. — Он — неистовый труженик французской литературы.
— В этом году я дам вам только одну книгу, а не две, — серьёзно проговорил Жюль Верн.
— И даже одной много, — столь же серьёзно вставил Иван Сергеевич. — Одну через год, вот как! Я обещал моему издателю роман через два-три года, не раньше. Я, видите ли, долго думаю и не скоро пишу.
— А я наоборот, — откровенно признался Жюль Верн, — и быстро думаю и скоро пишу.
— Не завидую этому свойству, — вскользь обронил Иван Сергеевич. — А возможно, в данном случае виноват мой возраст…
— Да вот, посудите сами, — горячо, сильно жестикулируя, произнёс Жюль Верн и протянул Этцелю письмо: — Читайте, пожалуйста, вслух! Тогда вы, дорогой Тургенев, поймёте, почему я должен работать очень быстро.
— «Талантливый учитель по всем предметам, — начал чтение Этцель. — У нас, школьников старших классов, зашёл спор: а что, если от нашей планеты оторвётся большой кусок…» Оторвётся кусок! — в сердцах повторил Этцель. — Хорошенькое выражение для школьников старших классов! Придумают! И читать не хочется!
— Нет, нет, пожалуйста, читайте! — попросил Иван Сергеевич.
— Оторвётся большой кусок, — ещё раз с презрительной миной произнёс Этцель. — «И этот кусок, — продолжал он чтение письма, — будет носиться в мировом пространстве, подобно маленькой планете. Возможен ли такой случай и как должны чувствовать себя люди, которые окажутся на…» Нет, как угодно, — рассмеялся Этцель, — я больше не могу. Непредставимая чепуха!
— Представимая и даже вполне возможная, — возразил Жюль Верн, лукаво посмеиваясь. — Может случиться, дорогой мой друг, что в этом году вы получите роман именно на тему спора школьников старших классов!
— Школьники предлагают писателю тему! — с нескрываемым возмущением и раздражением проговорил Этцель,
— Этим и должны заниматься школьники, — сказал Жюль Верн.
— Читатели, — уточнил Иван Сергеевич. — Это было бы очень хорошо! Очень хорошо и полезно для обеих сторон.
— Милые, умные мальчики, — проговорил Жюль Верн и, взяв из рук Этцеля письмо, прочёл последние его строки: — «Вы всё можете и всё знаете, ответьте нам, пожалуйста, или, что лучше, сочините об этом книгу…»
Иван Сергеевич расхохотался, повторяя одну и ту же фразу: «Сочините об этом книгу». Аппетитно рассмеялся и Жюль Верн. Только один Этцель строго и взыскательно оглядывал смеющихся и недовольно бубнил, что для смеха причин здесь нет абсолютно никаких, — письмо должно вызвать чувство возмущения и раздражения.
— Хорошие мальчишки! — воскликнул Иван Сергеевич и, тяжело дыша, стал обмахиваться носовым платком. — Счастлив писатель, получающий подобные письма! Счастливые школьники, у которых есть такой вот Жюль Верн!
— И этот Жюль Верн обязан работать много и быстро, — кланяясь Ивану Сергеевичу, заявил Жюль Верн.
— «Учитель по всем предметам…» — повторил Иван Сергеевич строки из только что прочитанного письма. — Согласен — такому учителю нет времени отдыхать. Желаю счастья, мой дорогой друг, — обратился он к Жюлю Верну и протянул руку для пожатия.
— А теперь откройте окно, — попросил он Этцеля. — Что-то трудно, тяжело дышать.
И вдруг, забыв об ужине и прогулке, он заторопился, попросил проводить его туда, где он оставил своё лёгкое светлое пальто, шляпу и трость, и, несмотря на уговоры Этцеля и Жюля Верна, оделся и сказал:
— Старости не сидится на месте, — ей всё кажется, что она не старость, а только очень длинно, томительно длинно, прошедшая жизнь. Надо уезжать на родину, а там… Позвольте, я поцелую вас, дорогой мой Жюль Верн! И вас, месье Этцель!
Посидев ещё с полчаса, распростился со своим издателем и Жюль Верн. Дома он запёрся в своей башенке и погрузился в думы. Он уже видел этот большой кусок, оторвавшийся от земли и носящийся в мировом пространстве. Неправдоподобно? Следует сделать так, чтобы это было правдоподобно. Много невероятного, мало правдоподобного и в жизни на земле. Истории, кем-то рассказанной, верят потому, что знают рассказчика, знают жизнь и её фокусы. Приходит писатель и сочиняет нечто такое, чего не было, но что могло быть, и писателю верят — не потому, что он хороший рассказчик, и, конечно же, не потому, что читатель знает жизнь и её фокусы, а потому, что сочинитель обладает способностью, даром убеждения, — он и лжёт, а ему верят…
Вот Этцель предлагает совместную работу с Лавалле — вместе с ним писать географию Франции. Этцель обещает хороших художников, лучшие карты. Этцель готов пойти на любые затраты. И даёт срок в пять лет, в то же время требуя, по старому, заключённому ещё с Этцелем-отцом, договору, два романа в год.
«Что ж, — думает Жюль Верн, — пожалуй, соглашусь. Это будет своеобразным отдыхом — переключение с романа на… Позвольте, какое же переключение, если старый договор остаётся в силе!.. Гм. И всё же соглашусь — буду работать с Лавалле!»
Он встаёт с кресла, прохаживается по кабинету, думает, что-то напевая.
«Кто-то совсем недавно назвал меня бытописателем космоса, — вспомнил он одну журнальную статью. — Лестно, очень лестно! И я должен прибавить ещё лести от себя, я должен знать, кого именно поселить на этой маленькой планете, в каком именно месте потеряет земля часть своего пространства. О, как интересно!»
Он потёр ладонь о ладонь, тряхнул головой, подошёл к окну, растворил его настежь. Из сада повеяло крепким настоем цветов, нагретой за день земли.
«О, как интересно! — повторил он, вздыхая. — И на этом кусочке планеты люди будут вести себя так же, как на планете до катастрофы. А что им остаётся делать? Они по-прежнему несут то же сознание — они те же существа, с той лишь разницей, что вот эта беда несколько серьёзней всех других. Но какие новые чувства приобретут они? Увеличится страх, отшлифуется ненависть, крылатой станет зависть и оглохнет любовь.
Вот тут уже вступает в свои права наука, и здесь нельзя ошибиться. Следует помнить завет Гюго относительно служения родине, прогрессу, человечеству. Каждый сюжет, каждую деталь приключения в романе необходимо напитать мыслью о будущем, а будущее — это свет и благо всех народов.
Утром следующего дня Жюль Верн набросал первые строки своего нового романа, который спустя неделю уже получил очертания, сосудики живого организма налились кровью, заработало сердце. Спустя месяц Жюль Верн написал на папке, в которой хранились черновики первых глав романа, название его: «Гектор Сервадак». Спустя ещё полгода Этцель написал на рукописи: «В набор». Незадолго до рождественских каникул школьники старших классов получили от Жюля Верна ответ на своё письмо. В ответе было 350 страниц.
— А теперь я отдохну, сяду на корабль, возьму собаку, сооружу тайну, придумаю капитана лет четырнадцати-пятнадцати, и уже только потом…
— Потом? — нетерпеливо произнесла Онорина.
— Напишу роман о войне. Я просматривал немецкие газеты, и для меня несомненно, что германские промышленники и финансовые деятели не успокаиваются, они вырабатывают планы новой войны. Необходимо обуздать их. Я должен сделать это в моём романе. Никому не приходит это в голову, пусть займётся этим Жюль Верн — писатель для юношества!..
Жюль Верн не питал ненависти к немецкому народу, но в сердце его ещё живы были воспоминания о национальном позоре и унижении его родины в 1870 году. Слово «Седан» в сознании его было синонимом слова «позор». Он хорошо помнил те дни, когда немецкие войска обложили Париж. Двадцать восьмое января 1871 года казалось ему самой чёрной датой истории и его личной жизни. Жюль Верн был по-детски наивно уверен в том, что силы прогресса рано или поздно восторжествуют на всём пространстве земного шара и уничтожат носителей зла. Слова «Добро» и «Зло» он всегда писал с большой буквы.