– Неужели ты считаешь, что мы сами не справимся? – усмехнулась она, и я, смутившись, замолчала.
Мы препроводили свою жертву в соседнюю камеру, где было приготовлено все необходимое для того, чтобы сделать смерть юноши мучительной; агония его была медленной и ужасной; мы долго кромсали его тело, а эта дьяволица Клервиль с удовольствием пила его кровь и даже съела одно из яичек. Признаться, мое удовольствие было намного меньше, так как в любом случае мне больше нравится убивать женщин, но как бы то ни было, я испытала несколько полноценных оргазмов. Покинув комнату пыток, мы направили свои стопы в следующую.
Я предложила зайти туда, где обыкновенно развлекались любители особо извращенных пыток, и добавила, что если даже нам не захочется принять в них участие, мы просто полюбуемся. В следующей комнате мы увидели мужчину средних лет, как оказалось, священника, который, подвесив к потолку за волосы пятнадцатилетнюю девочку, с большим удовольствием вонзал в ее тело длинную иглу, и весь пол вокруг него был уже забрызган кровью. Едва успели мы войти, истязатель оставил жертву в покое и принялся содомировать Клервиль, с рычанием вгрызаясь в мой зад. Другой распутник хлестал кнутом грудь и лицо красивой девушки лет двадцати; он ограничился тем, что любезно предложил нам помочь ему. Третий подвесил свою жертву за лодыжку и, надо признать, сделал это с большим искусством; мы вдоволь посмеялись над этим комичным зрелищем: жертва, превосходно сложенная девушка, была не старше восемнадцати лет и висела в таком положении, что ее промежность была широко раскрыта, и злодей сосредоточенно обрабатывал ее вагину деревянным членом, утыканным гвоздями. Увидев нас, он попросил Клервиль взять девочку за свободную ногу и растянуть ее как можно шире; меня он заставил опуститься на колени и ласкать ему одной рукой член, другой – задний проход; это продолжалось довольно долго, и когда мы отошли, забрызганные кровью, мертвое тело все еще кровоточило. Четвертым в комнате был пожилой судейский чиновник; он привязал к решетке камина прелестную двенадцатилетнюю девочку и при помощи ручной жаровни с раскаленными углями, которую он то и дело прижимал к ее телу, сантиметр за сантиметром поджаривал бедняжку; можете себе представить, какие стоны испускала ее несчастная душа, стремившаяся вылететь из истерзанной плоти. Когда он увидел нас, он отставил свое огнедышащее орудие в сторону и попросил меня предоставить в его распоряжение мой зад, я с готовностью приняла нужную позу, а Клервиль подставила ему для поцелуев свои ягодицы. Он скоро кончил, и это было для него катастрофой: пытка была прервана, а в жертве оставалось жизни еще на целый час; злодей быстро вышел из блаженного состояния, в которое вверг его оргазм, и обрушился на нас с проклятьями за то, что мы испортили ему праздник.
От всего увиденного я воспылала кровожадной страстью и уговорила подругу вернуться в комнату для убийств, она не возражала: хотя ей и не нравилось убивать женщин, она ничего не имела против их уничтожения, потому что врожденные инстинкты свирепой хищницы неудержимо влекли ее ко всему злодейскому.
Я выстроила в ряд двадцать девушек и выбрала среди них одну – семнадцатилетнее создание, обольстительнее которого трудно себе представить. Дуэнья провела нас троих в свободную камеру.
Бедняжка, которую я намеревалась принести в жертву, возомнила, что меня разжалобить легче, нежели мужчину, и, обливаясь слезами, бросилась мне в ноги. Это был настоящий ангел неописуемой красоты и грации, и она непременно добилась бы своего, окажись перед ней менее стойкий противник с душой, не столь испорченной, как моя. Я оставалась непреклонной, и она начала рыдать – громко, взахлеб. Ее мольбы еще сильнее разожгли пламя моей ярости… И даже если бы это было не так, разве могла я проявить малодушие в присутствии Клервиль? Заставив девочку два часа подряд сосать оба моих отверстия, осыпав ее безжалостными ударами и пинками, подвергнув всевозможным, мыслимым и немыслимым издевательствам и унижениям, я привязала ее к столу и принялась колоть кинжалом ее тело, а моя подруга, обняв мои бедра, ласкала мне поочередно клитор, влагалище и задний проход. Редко я испытывала такой неистовый и долгий оргазм; я сбросила все, что еще оставалось в моих семенниках, и после этого возвращаться в общую залу не имело никакого смысла. Вместо этого я пригласила Клервиль к себе домой; мы сытно поужинали и улеглись в постель. Вот тогда-то, решив, что в последнем эпизоде мне недоставало твердости, она завела такую речь.
– Истина в том, Жюльетта, хотя я и не отрицаю твои несомненные успехи, так вот, истина заключается в том, что твоя совесть еще не достигла того уровня, на котором я хотела бы ее видеть; самое главное здесь – сделать ее извращенной до такой степени, чтобы никогда она не могла вернуться к прежнему состоянию; для этого существует множество средств, я могу перечислить их, однако не уверена, что у тебя достанет сил употреблять их. Эти средства, дорогая моя, сами по себе предельно просты: весь секрет в том, чтобы, уже в спокойном состоянии, сделать то же самое, что ты сделала в пылу страсти и что, позже, когда ты пришла в себя, заставило тебя испытать угрызения совести. Таким образом, ты без промаха поразишь добродетельный импульс, едва лишь он обнаружит свое присутствие; однако он может появляться снова и снова, как только твои чувства остынут и притупятся, и только привычка способна уничтожить его окончательно; это – безотказное средство, попробуй, и ты убедишься в этом: в момент спокойствия, когда в душу обычно вползает добродетель, скрывающаяся под маской угрызений совести, ибо только скрываясь под маской, она может одержать над нами верх, – и вот тогда, уловив этот момент, ты должна совершить тот поступок, для которого ты оказалась недостаточно твердой, и после четвертого раза ты больше не услышишь этот противный голосок совести и будешь жить с собой в мире до конца своих дней. Но это дается не так легко, потому что требует мужества, самодисциплины и даже определенной жестокости по отношению к самой себе: ты же понимаешь, что привлекательность злодейства – это просто иллюзия, игра воображения, и слабые души очень редко решаются на преступление будучи в спокойном состоянии, когда их воображение спит. Я предлагаю тебе самое надежное средство и уверяю, что сама добродетель убережет тебя от угрызений совести, ибо у тебя сформируется привычка творить зло при первом же добродетельном порыве, и чтобы перестать его творить, тебе придется подавить в себе добродетель. Лучшего совета, Жюльетта, я не могу тебе дать в этой критической и довольно болезненной для тебя ситуации, и победа будет тебе обеспечена в любом случае независимо от того, одержишь ли ты ее через посредство порока или добродетели.
– Ваш совет, Клервиль, – сказала я, – великолепен, сомнений нет, однако вряд ли он мне необходим. У меня уже есть опыт в области порока, и душа моя не требует подкрепления. Я иду той же дорогой, что и вы. Поэтому обещаю, что вы не увидите во мне замешательства или колебания в любом деле, которое принесет мне материальную выгоду или удовольствие.
– Милая моя, – нежно произнесла Клервиль, привлекая меня к себе, – я тебя умоляю: никогда не сворачивай с этого пути и не служи другим богам.
Как-то раз, после этого разговора, Клервиль заехала ко мне и предложила нечто неслыханное. Я забыла сказать, что в это время начинался Великий Пост.
– Ты не желаешь совершить религиозный обряд?
– Вы с ума сошли!
– Нисколько. У меня недавно появилась совершенно потрясающая идея, и мне нужна твоя помощь. В кармелитском монастыре есть один тридцатипятилетний монах-послушник, на мой взгляд это не просто великолепный мужчина, а само средоточие всех мужских достоинств; я присматриваюсь к нему уже полгода и твердо решила, что он должен удовлетворить меня, поэтому мы сделаем так: пойдем к нему на исповедь, расскажем ему что-нибудь непристойное, он возбудится, и я абсолютно уверена, что большего не потребуется, потом затащим его в укромное местечко, лучше всего в его келью, и выжмем из него все соки. Но это еще не все: после этого отправимся на причастие, украдем облатки, принесем их домой и найдем другое, совсем нехристианское, применение этим отвратительным символам.
Я пришла в восторг, но осмелилась заметить, что из двух этих предложений первое вдохновляет меня больше.
– С тех пор, как я перестала верить в Бога, – пояснила я, – профанация, которую вы предлагаете, кажется мне чистейшим и в высшей степени бесполезным ребячеством.