– Олимпия права, – сказала Клервиль, – этот презренный предрассудок можно истребить только таким путем. Кое-кто может возразить, что воинская доблесть исчезнет в сердце мужчины, если это случится. Ну что ж, вполне возможно, но я утверждаю, что доблесть – это достоинство дураков и не имеет никакой ценности: я не встречала ни одного умного среди храбрых людей. Цезарь был великим человеком – никто в этом не сомневается, – но боялся собственной тени; Фридрих Прусский имел разум и многие таланты, но у него тряслись поджилки, когда наступало время идти в бой. Словом, все известные мужи были трусами; даже римляне почитали страх и воздвигали ему алтари. Страх – часть Природы, он порождается извечной заботой о личной безопасности, то есть чувством самосохранения; ни одно чувство не заложено так глубоко в нашей душе той первопричиной, которая всем нам дала жизнь. Осуждать человека за то, что он боится опасности, – то же самое, что ненавидеть его за любовь к жизни. Со своей стороны я хочу заявить, что всегда питала и буду питать глубочайшее уважение к тому, кто страшится смерти, ибо такой человек обладает умом, воображением и способностью наслаждаться. В тот день, когда весь Париж клеймил позором знаменитого Ла Люцерна за то, что он исподтишка убил своего соперника, я захотела отдаться ему; я мало встречала столь приятных мужчин, и, пожалуй, ни один из них не отличался таким высокоорганизованным умом.
– Недаром говорится, – вставила я, – что чем выше человек поднимается над предрассудком, тем он делается умнее; тот же, кто заперт в клетке своих моральных принципов, всегда бесплодных и нелепых, останется таким же скучным, как и его максимы; нам, с нашим воображением, нечего делать в обществе такого моралиста.
Через несколько дней здоровье Сбригани заметно поправилось, и Клервиль сообщила мне:
– Он сегодня уже совокупился со мной. Я только что щупала его пульс и уверяю тебя, что наш друг в добром здравии; лучший признак здоровья – торчащий член, и я до сих пор вся мокрая от его спермы… Кстати, скажи мне, Жюльетта, – странным тоном продолжала эта непостижимая женщина, – правда ли, что ты сильно привязана к этому человеку?
– Он оказал мне большие услуги.
– Он только исполнял свой долг и получал за это деньги. Кажется, твоя душа начинает открываться для могучего чувства благодарности?
– Нисколько, клянусь честью.
– Ну хорошо, поживем – увидим. Я хочу сказать, что не нравится мне этот Сбригани; более того – я ему не доверяю. Когда-нибудь этот человек ограбит нас.
– Скажи прямо, что он тебе надоел, потому что доставил тебе большое удовольствие в постели, ведь ты терпеть не можешь мужчину после того, как он кончил в твоем влагалище.
– Этот субъект всегда сношал меня только в зад, вот взгляни – из меня до сих пор вытекают его соки.
– К чему же все-таки ты клонишь, дорогая?
– К тому, что пора избавиться от этого нахала.
– Ты забыла, что он из-за нас смотрел в лицо смерти?
– Ни о чем я не забыла, и это еще одна причина, чтобы я презирала его, так как такой поступок говорит о его глупости.
– И все же, что ты собираешься с ним сделать?
– Завтра он примет последнюю ложечку лекарства, а послезавтра мы его похороним.
– А у тебя что-нибудь осталось из тех замечательных снадобий, которые мы когда-то купили у мадам Дюран?
– Чуточку того, чуточку другого… И я очень хочу, чтобы твой Сбригани попробовал их.
– Ах, Клервиль, с годами ты не исправляться, ты, видимо, всегда останешься отъявленной ведьмой. Но что скажет сестрица Олимпия?
– Пусть говорит, что хочет. Если меня подмывает совершить преступление, в моем сердце нет заботы о репутации.
Я согласилась; да и могла ли я остаться равнодушной к злодейству? Настолько дорого мне все, что несет на себе его печать, что я, не раздумывая, припадаю к нему, как к живительному источнику. Итак, я использовала этого итальянца – скорее из нужды, нежели из привязанности. Клервиль обещала взять на себя все повседневные заботы, которыми занимался он, и на этом полезность Сбригани была исчерпана: я дала согласие на его уничтожение. Олимпия также не возражала, и на следующий день, выпив ад из рук Клервиль, Сбригани отправился в ад сообщать демонам о том, что дух зла, скрывающийся в теле живой женщины, в тысячу раз опаснее, чем тот, которым священники и поэты населили Тартар. Завершив эту операцию, мы отправились осматривать окрестности Неаполя.