Но Эмма исчезла из комнаты, так и не услышав эти слова, и четверть часа я оставался наедине со своими мыслями.
Она вернулась вместе с Софией. Их вид и их состояние подсказали мне, что эти стервы только что бурно ласкали друг друга.
Эмма предложила мне раздеться.
– Вы же видите, что на нас ничего нет, – добавила она, заметив мои колебания, – или вы испугались двух обнаженных женщин?
Она помогла мне снять все одежды, вплоть до носков, и подвела меня к широкой скамье, на которую мне пришлось встать на четвереньки. Тут же раздался металлический щелчок, и вдруг все четыре мои конечности оказались зажаты железной хваткой, откуда-то снизу выдвинулись три острых лезвия; одно уперлось мне в живот, два – в бока, и я оказался в таком положении, что не мог пошевелить ни одним мускулом. Взрыв хохота был ответом на мои встревоженные взгляды, но всерьез я забеспокоился, когда увидел, что обе женщины взяли в руки длинные многохвостые плети с железными наконечниками и приблизились ко мне с угрожающим видом.
Через двадцать минут флагелляция закончилась.
– Иди сюда, Эмма, – позвала София свою наперсницу, – будь умницей и поласкай меня рядом с нашей жертвой: я люблю совмещать любовь и ужасы. Давай разогреем свои куночки перед этим несчастным, радость моя, и полюбуемся, как он будет извиваться, видя наш оргазм.
Эта бесподобная шлюха королевских кровей позвонила в колокольчик, и перед ней предстали две пятнадцатилетние девочки красоты неописуемой; они быстро сбросили с себя одежду, разложили передо мной подушки, на которых лесбиянки в течение часа предавались скотским удовольствиям: то и дело то одна, то другая, извиваясь, подползали почти вплотную к моему лицу, провоцируя меня своими прелестями, наслаждались произведенным эффектом и громко смеялись над моей беспомощностью. Как легко догадаться, главную роль в этой бесстыдной драме играла София: все действо было направлено на нее, все происходившее служило утолению ее похоти, и я, признаться, был поражен таким опытом, таким искусством и таким бесстыдством столь молодого создания. Как и каждая женщина, имеющая слабость к своему полу, она изнемогала от восторга, когда ей облизывали влагалище, и сама, с неменьшим восторгом, сосала ту же часть тела своих наперсниц. Но принцесса не ограничивалась этим: она заставляла сношать себя сзади и спереди искусственным фаллосом и платила услугой за услугу. Когда же возбуждение блудницы достигло предела, она сказала:
– Пора приняться за этого мерзавца.
В руках моих мучительниц – теперь их было уже четверо – снова появились хлысты. Первой в атаку двинулась София, выдав мне пятьдесят сильных ударов и сохранив невероятное спокойствие в продолжение экзекуции. Она несколько раз прерывала ее, наклонялась ко мне и жадно смотрела в мои глаза, ища в них признаки жестокой боли, которую мне причиняла; закончив свое дело, она устроилась прямо перед моим лицом, широко раскинула бедра и принялась мастурбировать, приказав остальным бить меня изо всех сил.
– Одну минуту, – сказала она, когда я насчитал около двухсот ударов, – я заберусь под него и буду сосать ему член, а вы продолжайте, но расположитесь так, чтобы одна из вас могла лизать мне клитор, а двоих я буду ласкать руками.
Исполнительницы заняли свои места; начался новый спектакль и… возбуждаемый сыпавшимися на меня ударами и горячими губами и языком принцессы, я не выдержал и трех минут и заполнил ее рот своим семенем; она проглотила его и быстро выбралась из-под меня.
– Эмма, – крикнула она, – он восхитителен, он сбросил в меня свой пыл, и теперь я должна достойно отблагодарить его.
С этими словами она вонзила в мой зад солидный фаллос, впиваясь губами в вагину то одной, то второй девушки, в то время, как третья прочищала ей влагалище таким же инструментом, какой терзал мой задний проход.
– Теперь можете развязать его, – скомандовала юная Мессалина, наконец почувствовав, что не может больше сдерживаться. – А ты, Боршан, иди сюда и целуй меня в благодарность за то, что я дала тебе неземное блаженство. Кстати, я редко отношусь к мужчинам с такой снисходительностью. Бедняга! Все, что с тобой сейчас произошло, надо отнести на счет твоей ребяческой скромности. Подумай сам: ты спал со мной уж и не знаю сколько раз и всегда довольствовался лишь моей куночкой, как самый распоследний идиот, и в твою тупую голову ни разу не пришла мысль, что у меня имеется и жопка. Это вообще ни на что не похоже.
– У меня было такое желание, мадам, но робость меня останавливала.
– Жаль, очень жаль; в твоем возрасте скромность непростительна. Но не будем ворошить прошлое. Теперь ты можешь исправить свою оплошность, на время позабыть о моей вагине и уделить внимание моей заднице. – При этом она повернулась ко мне спиной и, наклонившись, продемонстрировала мне свои ягодицы. – Красивая попка, не правда ли? Смотри, какая она гладенькая, какая нежная и как жаждет тебя, так что спеши, Боршан, забирайся туда. Возьми его член, Эмма, и вставь сама куда следует.
В ответ я осыпал тысячью поцелуев этот поистине роскошный зад, и мой орган, направленный рукой Эммы в маленькую уютную норку, скоро убедил Софию в моем горячем желании исправить прошлые ошибки.
– Погоди, – остановила меня принцесса, – я хочу теперь быть твоей рабой; я влезу в эту машину, где страдал ты, и буду в твоем распоряжении; пользуйся своими правами, мой султан, и отомсти мне. (Железные скобы защелкнулись на кистях ее рук и на лодыжках.) Не жалей меня, прошу тебя, примерно накажи меня и за разврат, и за жестокость.
– Ах ты, содомитка! – зарычал я, восхищенный ее вкусами. – Да, я мечтаю выпороть тебя и предупреждаю, это будет ужасная порка.
– Надеюсь, ты будешь делать это от всей души, – заметила она. – Пощупай мою жопку, как она сверкает и взывает, и просит кнута.
– Вот тебе. – И я нанес первый свистящий удар. Пока я «от всей души», как она выразилась, терзал ее ягодицы, любезная Эмма стояла передо мной на коленях, жадно сосала мой инструмент, а две девочки лобзали мне задницу. Когда холмики Софии превратились в нечто липкое и красное, мой разъяренный член вошел в ее анус по самый корень и утешил принцессу за все страдания.
– Черт возьми! – простонала она. – Как приятна содомия после порки, ничто не сочетается столь удачно, как два этих удовольствия.