У этих людей, у них ни у кого нет цели сделать этому человеку плохо — если их в этом упрекнуть, они очень удивятся и даже обидятся. Они совсем наоборот: хотят, чтобы всё стало ещё лучше, причём именно сейчас и именно здесь, вот в этом самом месте.
++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Вечерняя картинка: Женщина с Яйцами
Чтобы не засорять свой дневник картинками, завёл себе место под них у старого знакомого Давида Мзареуляна. Пусть лежат там, есть не просят. Не помню, кстати, говорил ли уже, что очень много лет назад, году наверное в девяносто седьмом или восьмом, Давид был вообще самым первым человеком, вывесившим мои произведения (два каких-то идиотских стишка) в мировой сети интернет.
Нашел там же, между прочим, тоже очень старого своего приятеля — Серика Кульмешкенова.
С Сериком мы познакомились при таких обстоятельствах: в те времена (в самом начале прогрессивных гайдаро-чубайсных реформ) я, чтобы хоть как-то кормить семью, помимо того, что работал учителем в школе и охранял ночами швейное ателье, подрядился ещё рисовать в местную акмолинскую районную газету. Никакой компьютерной графики тогда ещё в быту не было, разве что в голливуде, так что рисовал я туда чисто пёрышком и тушью.
Ну и вот отднажды показывает мне главная редакторша этой газеты письмо от читателя: мол, мне очень нравятся содержательные и высокохудожественные тексты в вашей газете, но вызывает недоумение чрезвычайно низкий уровень её оформления, так что хочу предложить свой вариант заголовка (вариант прилагался и гораздо лучше, чем мой, я человек всё же вполне справедливый). Так вот это и был Серик Кульмешкенов. Очень я был на него тогда зол.
Газета эта впрочем вскоре накрылась пиздой, как и почти всё в те времена, а с Сериком мы потом подружились и даже совместно проводили выставку в местной пушкинской библиотеке к первому апреля (меня всю жизнь ошибочно считают юмористом). У него была какая-то редкая глазная болезнь — он более-менее видел только три-четыре дня в месяц и за это время успевал что-то рисовать, а в остальное время был совсем слепой.
Потом я уехал навсегда и больше его не видел. А тут вдруг обнаружил его на иероглифе, написал ему записку. Он оказывается уехал в Америку и там ему починили зрение, в общем всё хорошо.
Так что и от Америки может быть иногда польза, а не одно только Зло. И если бы они ещё перестали принудительно впаривать своё Добро тем, кому оно нахуй не нужно, то может быть даже и не понадобилось бы её уничтожать.
Просматривая гостевую книгу (бумажную) того учреждения, в котором живу, наткнулся на краткую благодарственную запись от Т. Толстой. Сразу как-то представилось, что вот выходишь утром на кухню сделать себе кофию или изжарить яишницу — а там!!
Но впрочем, может быть это была какая-нибудь другая Т. Толстая, однофамилица — если уж одних писателей с такой фамилией не менее четырёх, то сколько же их должно быть среди остальных людей?
Впрочем да и ладно. Ходил тут на днях производить инспекцию местных фортификаций: хуеватые были фортификации у древних шведов! Непонятно даже, от кого они могли защитить — разве что от пригородных крестьян, разгромивших по случаю Пасхи казённый системболагет. Не хотел бы я быть комендантом этой крепости — пять-шесть новгородцев, высадившись с ладьи, взяли бы её за пятнадцать минут и за два дня выебли бы всех прославленных туземных блондинок. И, судя по наличию в городе Новгородского переулка, они это таки сделали.
Закончив этот неудовлетворительный осмотр, я сел на прибрежную лавочку (блядь! — через каждые десять метров и на каждом пригорке стоит лавочка и рядом урна) и долго любовался своим профилем с трубкой в лучах заходящего солнца. От такого удовольствия трубка даже треснула и пришлось потом заклеить её липкой лентой.
Ещё потом я ходил по пустым улицам — меньше всего народу на улицах по выходным: у шведов считается, что пить алкоголь — это очень постыдно (приличному человеку зайти на глазах у знакомых в спиртной магазин — это всё равно что у нас зайти в вендиспансер), а не пить они по генетическим причинам не могут. Поэтому по выходным шведы запираются в своих домах и бесшумно там пьянствуют. А так, чтобы выйти на улицу с гармошкой — я такого вообще ни разу не видел.
Покрасил яйца, для чего выгрёб в гастрономе из лотка всю луковую шелуху. Для отвода глаз купил ещё две луковицы, но тётушка на кассе всё равно посмотрела на меня с удивлением, хотя ничего и не сказала — вежливые они тут. Я всегда становлюсь к одной и той же кассе — к поседевшей блондинке лет пятидесяти. Она говорит приветливо «хей», я тоже говорю «хей». Потом она называет мне неразборчивую сумму по-шведски, я смотрю на циферки на кассе и стараюсь дать ей денег без сдачи и говорю тогда «вашагод», а она говорит мне «так», а если не получается без сдачи, она даёт мне много монеток и мы говорим всё наоборот: она «вашагод», а я ей «так». В общем ничего сложного.