Мне и сейчас этот сон иногда снится, но редко — раз может в год или в два.
Зато стало часто сниться про то, как я возвращаюсь на Родину — в город Целиноград. Не в Астану, как он сейчас называется — в ней я был раза всего два, а именно в Целиноград, туда где улица Дризге, и Монина, Советской Конституции и проспект Победы. И почему-то оказывается у меня в городе Целинограде очень много важных дел, и их становится всё больше, и вот неделя, прошла, месяц, год наверное (в снах — там не очень разберёшь). Деньги давно все кончились, мать говорит, что надо мне устраиваться на работу — она уже договорилась с Аллой Викторовной, у них там в школе как раз уволилась англичанка.
И я иду в эту школу, наклонившись против ветра, а там внутри синие лампы дневного света и носятся безумные дети, орут, а я совершенно не знаю, чего буду им преподавать, потому что у меня даже нет учебника, не говоря уже про поурочные планы.
И вдруг я внезапно вспоминаю, что у меня не плачено за квартиру на проспекте Просвещения или на Пискарёвке. И вообще — почему я здесь, а не на тучковом мосту? И нужно бежать на самолёт, а с другой стороны ведь уроки же надо вести. И всё равно меня там, в Петербурге давно все забыли и в квартире живёт кто-то другой, и непонятно где и чего работать. И такая тоска. Тут я тоже просыпаюсь.
Да вот и все сны в общем-то.
Ещё не так давно мне приснилось продолжение старых снов.
Где-то году в девяносто четвёртом, поиграв в Дум-два часов до пяти утра, я во сне спускался в лаз, расположенный в каком-то сарае, внизу были лабиринты и там я с кем-то вместе бегал с гранатомётом и хуячил монстров. Монстры были не очень страшные, почти родные — я знал, что после того, как их убьют, они всё равно опять воскреснут.
А тут недавно мне приснился тот же самый сарай, только крыша у него совсем провалилась, и лаз был завален гнилыми досками, тряпками, говном каким-то. Я кое-как пролез внутрь, походил по пустым коридорам — никого нет. Пусто, холодно, битые кирпичи, где-то свод обвалился, не пройти. Умерли монстры в общем.
Ну я вылез, пошёл куда-то в комнату, где много людей — половина так себе знакомых, половина вообще незнакомых и нашёл вдруг там Птицу. Она мне снилась когда-то совсем в другом сне. Птица сидела на железной койке и не то, чтобы постарела, а просто сильно изменилась, как изменяются люди, которых не видел много лет.
«Привет», — сказала Птица. «Привет» — сказал я и сел рядом. «А ты меня совсем забыл» — сказала Птица грустно. «Да нет, что ты!», — сказал я, а про себя понял, что да, действительно забыл. Потом мы с ней лежали просто так обнявшись на койке, потому что с Птицами по-прежнему нельзя ебаться, вокруг ходили какие-то люди, какие бывают во сне — сначала они одни, а потом вдруг другие и было это одновременно и общежитие и пироги на дмитровке. Ну и в общем я снова проснулся с ощущением почему-то счастья. А потом оно распалось понемногу и к обеду совсем ничего не осталось, так чуть-чуть что-то такое, хуй его знает.
Не открывая глаз ощупал под одеялом себя — голый. Пошлёпал рукой сзади и спереди — один. Открыл один глаз — дома.
Как же это заебись!
Процитировал вчера Массе, когда они там беседовали кажется о Блоке, стихотворение «купил мужик себе новые кеды, а за ним увязались какие-то педы».
Я раньше думал, что это я один такой тёмный, что не знаю Гавриила Лубнина, но оказалось, что Масса тоже не знает. Ликвидирую пробел.
Там все картинки датированы девяностым годом, и я уже думал, что художник этот умер, вроде как Олег Григорьев, но взял недавно у Славы Курицына газету Платформа, и оказалось, что он вполне живой, хотя уже и не так смешно.
В дверь настойчиво позвонили. Нашёл штаны, надел, открыл. Стоят две чрезмерно доброжелательные тётки.
«Не хотите ли Вы с нами поговорить?» «Нет, — говорю чёрство, — не хочу. Я знаю кто вы такие». «А кто мы? Кто мы?!» — закокетничали тётки прихорашиваясь, но я этого уже впрочем не слышал.