И не догадывается он, что передачу эту сняли на прошлой неделе вместе с циферками и что в Москве она идёт на полчаса раньше, чем в Петербурге, а Петропавловске-Камчатском вообще уже скоро утро. И поэтому довольный — отдал свой голос, подал так сказать сигнал единомышленникам.
А то ещё иногда человек ходит на выборы и озираясь и замирая голосует как велит сердце — за президента Путина (а то даже и против!), но уж точно против единой россии. И читает тоже потом результаты этих самых выборов и опять видит, что не так уж наших и мало — четыре целых процента почти, и если взять четыре процента населения, да собрать всех на васильевском спуске или на васильевском острове, то покачнётся ненавистный бюрократический режим и взойдёт наконец солнце свободы и европа нам поможет и снова мы возьмёмся за руки друзья.
И опять верит он, что кто-то там читал эту его бумажку и поставил где-то плюсик а где-то минусик, и сам Президент тоже прочитает наутро результаты и подумает: «А вот четыре-то процента против! Может я чего-то делаю не так? Может ходорковского выпустить, ну или выдать ему дополнительную смену постельного белья хотя бы? Да и со старушками как-то некрасиво получилось».
И от таких приятных мыслей человек засыпает с чистой совестью, потому что он сказал где надо да, а где не надо — нет и потому что он настоящий гражданин, а не хуй собачий.
У Зорки было два глаза, которые смотрели только друг на друга, и длинные волосы, растущие в том месте, из которого у мужчин растет плешь. У нее не было пупка на животе: вместо него был влажный по утрам рот, наполненный сладкой слюной, вкуса которой не знал никто, кроме неё самой. Зато у неё было по пупку на обеих ладонях, и каждый пупок можно было вывернуть так, чтобы он стал мужским пенисом.
Зорка была счастлива сама с собой и у неё никогда не было мужчины, кроме неё, потому что мужчина, теряя с женщиной своё семя, теряет и ненависть, которая единственная и защищает его от внешнего мира, и тогда он становится слабым и ненужным как котёнок, которого пожирает его мать. У Зорки же ненависть никогда не покидала её тела.
У Зорки было две тени. Первая принадлежала мальчику в очках, левое стекло которых было заклеено белым пластырем, а вторую тень Зорка украла у торговки-гречанки, усы которой были похожи на растущую из носа берестяную дудочку. Торговка спала на солнцепеке, широко раскинув ноги, и из её грудей текло молоко, так и не выпитое шестью её сыновьями, убитыми на Кипре в том самом бою, когда победа была так близка, что кони встали как вкопанные и пули летали как во сне.
Когда Зорка вытягивала тень из-под гречанки, та сказала, не разжимая глаз и рта: «Никогда не нужно пользоваться тем, что тебе принадлежит, потому что пользуясь, ты берёшь в долг, и завтра, когда ты будешь принадлежать тому, что раньше принадлежало тебе, на суде у тебя не будет других защитников, кроме выпавших из тебя волос и состриженных с тебя ногтей».
Зорка запомнила эти слова и стала собирать себе защитников. Она поняла, что каждый день часть её падает на землю и утекает в воду, а место этой части занимает другая, принадлежащая чужим людям и животным так, что скоро от неё, Зорки, не останется ничего, кроме заблуждения в том, что это по-прежнему она.
Поэтому Зорка стала собирать содержимое своего горшка, выпавшие волосы и состриженные ногти в пакеты, которые она туго перевязывала ниткой и складывала в платяной шкаф. На каждом пакете она надписывала дату его наполнения, чтобы когда придёт время снова стать собой, ничего не перепутать и использовать пакеты точно в обратном порядке.
Вскоре шкаф был заполнен пакетами и, когда Зорка однажды пыталась втиснуть хотя бы ещё один, несколько нижних пакетов лопнули, и она почувствовала, как часть её вытекла на пол, и слюна во рту на животе в этот день пахла мужской спермой, которой Зорка никогда не пробовала на вкус. Чужая ненависть попала в её тело, не защищённое от мужской ненависти, потому что она никогда не была с мужчиной.
Утром Зорка разорвала ещё несколько пакетов и забыла своё имя, потому что в нём уже не было нужды. Затем она стала рвать и топтать другие пакеты, и когда в комнату вошли люди, она лежала неподвижно посреди зловонной лужи, зажав ладони между ног.
Когда люди попытались разжать её ладони, оказалось, что они срослись друг с другом, поэтому никто никогда не увидел двух навсегда соединившихся пупков. Впрочем, в смирительной рубашке не было никакой необходимости, потому что Зорка стала просто большим прохладным куском мяса с костями внутри.