Да и фотографий я тоже впрочем не люблю. Лучше бы буквами.
Они нарисовали мне рот и хотят чтобы я говорил.
Они сделали мне голову и хотят, чтобы я ею думал.
Они просверлили мне глаза и хотят, чтобы я ими видел.
Они просверлили мне нос и хотят, чтобы я этим нюхал.
Они натянули на меня новую кожу, чтобы мне было жарко и страшно.
Но когда откроется рот, я скажу им одно только слово:
Только одно: пошли вы все нахуй.
С интересом думаю: это я прохожу мимо жизни или же жизнь проходит мимо меня?
Читаю иногда в интернете остроумнейшие и проницательнейшие геополитические размышления в связи с сами знаете чем, восхищаюсь прозорливостью авторов, но вскоре впрочем начинаю скучать и иду колоть дрова.
Нам тут как раз вчера подвезли машину великолепнейших ольховых дров ярко оранжевого цвета на срезе. Колоть их — одно наслаждение, особенно немецким народным колуном Фольксхаммер. Увы, но в родимом отечестве секрет изготовления колунов забыт, похоже уже навсегда.
Иногда правда усаживаюсь за компьютер и пытаюсь написать что-нибудь тоже умное, но выходит совершеннейшая чепуха. Так, например, сочинил на днях историю про человека, который спрятался от всех в бородавке на собственном туловище.
Ну и так далее.
— Дяденька, дяденька! А чего они!
— А чего они?
— А они опять Империю строют. А мы договорились что больше уже никто Империю не строит. Мы честные, мы не строим, договорились же. А они строют.
— А вам чего?
— А нам обидно. Мы бы тоже построили.
— Вы бы?
— Мы бы! У нас раньше вон какая империя была!
— Да вы на жопу свою посмотрите — какая вам Империя?
— А мы похудеем, похудеем! И построим!
— Построите, конечно, а пока спать.
— Не хотииим спать.
— Ну тогда покушайте. Что там у вас — лягушку покушайте или макаронов. А потом спать.
— И сосиску!
— И сосиску тоже. И книжку читать.
Все спят. Дяденька выбирается из-под одеяла, выключает выключатель.
Стоит в темноте. Снова включает.
— О! Светло стало, — думает.
Вот и лето кончилось, как будто бы его и не было.
Солнце, когда выглянет, то вроде бы опять тепло, но не так, чтобы очень.
Как-то маловато.
А ещё я люблю наш дом за то, что всё в нём слегка непрямоугольное.
Получил с адреса на мейлру приглашение поучаствовать в передаче школа злословия.
Независимо от правдоподобности приглашения задумался: а пошёл бы я на эту передачу или бы не пошёл? Чисто теоретически.
Я однажды участвовал в совместном мероприятии с Татьяной Никитишной в ныне уже несуществующем заведении кво вадис, что было когда-то на невском. Или может быть до сих пор есть, но там уже совсем другие хозяева.
Собрались там тогда разные люди: популярный в те времена наркоман Баян Ширянов, Лёха Андреев, знаменитый тем, что подрался однажды с писателем Лукьяненко, митёк второго поколения на шэ но не Шинкарёв, писатель Житинский, ну и я в уголке. Сидели поначалу все тихо, ждали начала мероприятия, пили себе пиво. Тут значит заходит огромная такая Татьяна Никитишна, усаживается посередине и всё кругом выжигает напалмом. Потом спрашивает а где тут у вас курят, уходит за занавеску и оттуда валят гигантские клубы дыма. Потом возвращается, дожигает всё, что осталось живое и уезжает в автомобиле.
Нет, ни за что. Я её боюсь.
В деревне кончился дачный сезон. В очереди к автолавке стоят постоянные и неизменные баба Маруся, баба Тамара, баба Аня, Медведиха да Генька. «А Райка где?» — спрашивает кто-то. «На похороны уехала — пашкин Колька помер». «Так молодой же!» «А все мрут — хоть молодой, хоть не молодой».
Все снова стали внимательны друг к другу — впереди целая зима, и к кому бежать, если что — вариантов немного. «Катечка ваша вернётся ли?» — спрашивают меня. «Вернётся, — отвечаю. — Мы тут озимые будем сажать — чеснок, лук, редьку». «Мальчик у вас хороший, — отмечают невпопад. — Не капризный». Да я и сам знаю, что хороший.
Самый первый дом при въезде в деревню сняли москвичи: муж, жена и мальчик лет трёх. Собираются зимовать. К лавке пока не ходят, привезли видимо с собой припасов. Ничего, выйдут. Припасы, они рано или поздно кончаются. Посмотрим, что за люди.