Краткое сообщение от имени и по поручению уважаемого Горчева: завтра, с 14 до 17 часов, его можно будет видеть в пивном клубе «Бочка Хмельная», в городе Киеве, ул. Хмельницкого 3-Б1. Также в клубе будет некоторое количество книжек, которые можно приобрести. Наверное, даже с автографом — но это уж как повезет.
Люблю наблюдать за раскладками клавиатур (помимо дефолтного английского) на компьютерах в разных странах. В Швеции были польский, финский и шведский. Я им без спросу установил русский. В Литве были литовский и иврит. Тут, в почтамте на Крещатике есть украинский, русский и немецкий.
Надо бы написать исследование (не забыть: украинские компьютеры не любят букву Ё).
Был вчера в телевидении. Из той хуйни, которую я там напиздел за полтора часа можно нарезать абсолютно любой мой портрет. так что вряд ли стану сам смотреть. Татьяна Никитична и Дуня добрые и замечательные, но очень усталые — они на работе.
Стол посреди какого-то авиационного ангара в начале разговора немного тёплый от студийного освещения, потом становится теплее, потом горячее, а когда к нему уже нельзя притронуться, то значит всё — конец разговора, кончилась передача.
«И немедленно выпил» — помечтал я уже выйдя на воздух, но было нечего и негде.
Так что выпил уже только на киевском вокзале и сегодня с утра уже в Киеве. Киев особенно хорош воскресным утром. На улице никого: ни Ющенко, ни Тимощенко, ни Януковича, одни только туристы фотографируются на фоне скульптуры покойного артиста Гердта.
Предыдущее сообщение о том, где я собираюсь провести те несколько отпущенных мне часов в прекрасном этом городе, в силе.
«Неубедительно вводите в заблуждение, — сказал мне украинский пограничник, когда я расказал ему зачем посещал Украину и куда из неё направляюсь. — Документ, что вы писатель есть?» А вот документ-то я давным-давно проебал. «Сейчас», — говорю.
Зашёл в купе, поднял нижнюю полку, вынул из рундука рюкзак, засунул в него руку по локоть, долго рылся, выудил со дна. «Вот, — говорю. — книжка».
Пограничник открыл книжку где-то на середине, прочитал какой-то короткий текст, поморщился. Потом открыл книжку на последней странице и тщательно сверил выходные данные с моим паспортом. Ещё раз сверил фотографию в паспорте со мной. Неохотно достал штемпель, шлёпнул. Снова прочитал текст.
«Могу подарить» — сказал я. «Да зачем мне» — ответил пограничник и ушёл наконец.
Я заглянул в купе проводницы: «Извините, чаю можно?» «Чаю?» — лукаво спросила проводница. «Ну ладно-ладно, — согласился я. — Давайте пива». Пиво — оболонь как всегда, другого в украинских поездах не бывает. Ну и ладно, оболонь — тоже пиво, мокрое, и то уже хорошо.
Пошёл в нерабочий тамбур, сел на табуретку (замечательное изобретение для нерабочего тамбура), выпил пиво, вернулся в вагон: снова украинская таможня, на этот раз в виде женщины. Дышит. Тема сисек раскрыта полностью и навсегда. Ещё один кубический сантиметр — и пуговицам на гимнастёрке пиздец.
Идёт сразу ко мне. «Это вы писатель», — спрашивает. «Я!», — отвечаю, ни секунды не сомневаясь. В таких случаях рефлексия губительна. «Вы тут книжку предлагали, можно?» «Вам можно всё» — я хамею моментально, это хорошо знают все родные мои и близкие. «А подпишете?» Подписал. Прочитала, жарко зарделась: «Ну вы сразу комплименты!» «Девушка! — сказал я по-писательски строго. — Я не делаю комплиментов. Я пишу только о том, что вижу».
Ушла. Я опять пошёл в нерабочий тамбур покурить. Тут пришёл российский, то есть наверное белорусский, пограничник с унылыми усами. Вставил мой паспорт в отверстие на животе, прочитал обо мне всё то, что я, если повезёт, узнаю только на Страшном Суде, ничуть не удивился, шлёпнул в мой паспорт неразборчивую надпись красными чернилами и ушёл навсегда, так и не поздоровавшись и не попрощавшись.
Я снова дома.
Это Миня Бару.
Вот за что я и люблю свой фотоаппарат: он старый, больной, промахивается всё время заржавелым своим автофокусом, шумит страшно ни разу не протёртой своей матрицей, но иногда вдруг выдаёт именно ту картинку, которую должен. То есть ту, которая не обязана быть Хорошей Фотографией, а обязана совпасть с той картинкой, которая и так уже есть в моей голове.