С Финляндского ездят совсем уже какие-то идиоты. Я не знаю, сколько стоит спальный билет на поезд до Хельсинок, но точно знаю, что с площади Восстания то же самое стоит десять евров и поэтому в поезде ни один нормальный сигаретный спекулянт не поедет, даже если его предварительно расстрелять.
С Балтийского не знаю чего ездит. Кажется только дачные электрички.
В Варшавском нынче боулинг.
А вот Витебский! О, Витебский! Все гастарбайтеры, которые не таджики, ездят на родину с нелегальных своих работ через Витебский вокзал: молдаване, гагаузы, белорусы, украинцы, да кого там только не встретишь. И все пьяные и у всех просроченная регистрация, если она вообще когда-то была.
И милиция на Витебском вокзале такая румяная, какой более нигде в мрачном городе Петербурге не встретишь. Она даже не шевелится (а то треснут штаны на жопе), а только делает жесты пальцем — иди, мол, сюда, нелегальная сволочь, выворачивайся.
Отправлением в наряд по Витебскому вокзалу награждают особо отличившихся сотрудников.
Я, впрочем, хожу по Витебскому вокзалу совершенно невозбранно. У милиции, у неё же рентгеновское зрение. И что она им видит в моём рюкзаке? Два валенка видит с галошами: в одном валенке колун, во втором от него топорище. Запасные носки. Книжка, неинтересная. Давно снятый с производства фотоаппарат.
В кармане штанов пятьсот рублей на обратный путь.
Очень уж я ненажористый, даже и пальцем махать лень.
Внутри все поезда, отходящие от Витебского вокзала, очень разные.
В брестском поезде пассажиры всё время падают с полок (я как-то про это уже писал). В кишинёвском стоят огромные чемоданы и внутри них что-то булькает при резком торможении. Никто ничего не пьёт, но все сели трезвые, а через полчаса уже пьяные. Милицейский наряд проходит по составу каждые двадцать минут и всякий раз за этим нарядом плетётся длинный хвост из искренне разводящих руками молдаван.
Самый плохой поезд — одесский. В нём всегда едет очень много цыган. Я не знаю, почему это так, возможно, цыгане окупировали освобождённые от евреев Жмеринку и Бердичев. И цыгане эти самого последнего разбора, неприятные. У нас тут в деревне тоже иногда появляются цыгане, но вежливые: сначала спросят у хозяина разрешения и только потом спиздят. Ну я, вот, хозяин, ладно, говорю, спиздите, чего вам там приглянулось, я же понимаю, что вам без этого нельзя. А то иначе ведь не цыгане получаются, а какая-то совсем уже бессмысленая хуйня. Коня уже даже спиздить не у кого.
А сегодня вот ехал во львовском. Абсолютная тишина. В тамбуре никто кроме меня не курит. Все женщины младше пятидесяти лет блондинки и все ненастоящие. В купе возле туалета — две монахини, пропитавшие всё пространство вокруг себя тем самым характерным запахом, который появляется, когда жизнь разложилась на плесень и липовый мёд.
Я проехал в этом поезде часа три, не сказавши ни единого слова и так бы ничего и не сказал, если бы тётка с тележкой из ресторана не перегородила весь проход, когда я как раз шёл, чтобы молча покурить.
«Э?» — спросил я невразумительно. «Дуже швыдкой! — ответила тётка таким базарным голосом, какого я не слышал, пожалуй, со времён Советского Союза. — Чекайте!» «Та чекаю я, чекаю!» — раздражённо ответил я.
И только потом уже, куря в тамбуре, подумал про то, что каких-нибудь года полтора назад я бы даже не понял, чего она вообще сказала.
Очень хотелось бы рассказать историю про соседа и Мёртвого Коня, да вот хуй там.
Ещё летом, помню, стоял я в очереди к автолавке, разговорился с приезжим дачником (он родился и вырос тут, но живёт сейчас в Риге, отсюда до неё совсем недалеко) про возможность выхода в интернет из нашей всеми забытой деревни. «Я, вот, — говорю, — выхожу через телефон, вполне прилично работает». «Да я знаю, — ответил дачник по-прибалтийски равнодушно. — Я ваш журнал читаю».
Соседка из дома напротив позже сделала замечание про то, что вывешенная мною фотография про аистов не соответствует действительности: брачные игры у этих самых аистов не могут происходить осенью.
Ну и всё, и пиздец. Интернет, как и было предсказано, проник в самые глухие щели.
Стало быть, теперь можно писать только про погоду и природу.
Октябрь
Совершенно неожиданно и даже с некоторым презрением к самому себе проникся вдруг творчеством покойного Егора Летова.
Я ведь его раз десять или двадцать пытался слушать по рекомендациям уважаемых и не очень людей. И всякий раз так и не понял, где там нужно смеяться посреди мутного этого неразборчивого камлания с нарочито отвратительным звуком под одинаковые аккорды.