И вдруг — ёп! щёлкнуло. Понял.
Старею. Дохуя стал понимать.
Эпиграф:
Ну ладно, отопление, водоснабжение и канализация меня не интересуют вообще никак: у меня есть три печки, машина дров, вода из скважины и сортир во дворе. Воду из скважины, правда, качает электрический насос и, если отключат электричество, она сразу кончится. Но зато за околицей есть родник, который никогда не замерзает.
Картошки, как я уже говорил, мы посадили мало и всю давно съели. Это плохо — когда начнётся голод, соседи свою не продадут, даже если у нас будут деньги, если эти деньги вообще ещё будут. Ну да ладно — до весны дожить можно: в озере рыба — пару щук за день на жерлицу можно поймать даже в январе. Зайцы весь огород истоптали, а ставить силки — не такая уж непосильная наука. Да в конце концов всегда можно наловить в лесу ёжиков — они не очень быстро бегают. А один ёжик, как мы знаем из литературы, может спасти жизнь как минимум одному подбитому лётчику.
Ружьё бы, без ружья никак: во-первых зимой кабаны роются прямо под нашим дубом, это ж еда на месяц для всей семьи, а во-вторых, нужно будет как-то отпугивать москвичей с мёртвыми айфонами в скрюченных пальцах, которые поползут со всех сторон. Питерские поползут вряд ли, во всяком случае, настоящие питерские — у них у всех генетическая блокадная память.
Дом у нас не очень большой, но человек десять-двенадцать родных и близких в нём с большими неудобствами перезимуют. Ещё пару человек можно поселить в бане.
Так что я не понимаю, чего все так волнуются.
Несчастные городские жители не знают, как это прекрасно: приехать ночью в свой дом, растопить печку и наблюдать за тем, как пар изо рта медленно-медленно оседает на окнах. В доме всегда холоднее, чем снаружи — побочный результат работы огромной инерционной машины под названием русская печка. Когда её топишь, она хранит тепло, когда не топишь — хранит холод.
Я вернулся домой. Включенный во дворе свет не доходит до дровника, но я там всё знаю наощупь. Выбираю дрова — все почти просохли, успели до зимы.
Пиздато. И осенняя эта тоска — тоже пиздато.
Проснулся ровно в полночь. За некоторое время до полнуночи соседи зазвали в гости и угощали неведомой настойкой из черезвычайно пузатых рюмок.
Поссал на свою тень возле забора. Везёт мне на полнолуния.
Раскурил трубку и долго и тупо смотрел в синеватую бесконечность.
Как-то очень сильно много любви накопилось в моём небольшом организме, а всё мало. То ли сдохну скоро, то ли буду жить вечно, хуй его знает.
Открыл в четырёхпалубной яхте кингстоны, расстрелял матросов, потом грёб шесть часов до берега в надувной лодке против ветра и течения.
На берегу немедленно сдался полиции, признался в неуплате налогов, хотя никто про них не спрашивал, попал под суд и заплатил четыре миллиарда евро штрафа.
Оставшиеся два миллиарда кэшем плотно забил в антикварный бентли с рулём из слоновой кости и столкнул в Атлантический океан с обрыва.
Развёл во дворе особняка костёр из кредитных карточек, потом поджёг особняк. Через два часа, когда особняк хорошо прогорел, вызвал пожарных, чтобы не навредить соседям.
Прогнал пинками под жопу жену-минетчицу, настоящую, между прочим, блондинку, которую впервые увидел на обложке журнала космополитэн и полюбил навеки.
Доехал до родины в плацкартном вагоне и устроился в Вологде экскурсоводом в краеведческом музее.
Пил запоем, на экскурсии приходил пьяным, не вязал лыка, хватал за сиську туристку из Германии и был разжалован в дворники.
В дворниках снова пил запоем, двор не мёл, метлу сломал, заблевал всю дворницкую и территорию, ловил белок, во время строгих выговоров спал и был уволен навсегда.
Кое-как дошёл до кладбища, выкопал там сгнивший гроб, выкинул из него ржавые кости, улёгся и сложил на груди руки.
Пришёл Господь, понюхал, поморщился и не взял. Потом пришёл Чорт: «Чего разлёгся? — спросил. — А ну пошёл отсюдова нахуй!».