Вот тут и меняется перспектива — она должна быть очень узнаваемая, вид снизу: годзила идёт, крокодила несёт — бьются друг об друга полицейские машины, воют сирены. бегут в панике местные жители. На плацу стоят героические спецназовцы, чернокожий сержант в камуфляже производит инструктаж, все готовы к подвигу. На всё это наступает равнодушная нога. Чмяк — и нету никого.
Мужик подходит к колодцу, открывает со скрипом крышку, вытягивает из колодца бидон с молоком, пьёт. Молоко течёт по его грязной майке. Тут опять меняется перспектива и лётчики в истребителях с крупнокалиберными пулемётами расстреливают щёку мужика, показывая друг другу всякие лётчицкие знаки, типа «первый, первый — я второй». Мужик хлопает себя по щеке, рассматривает ладонь, вытирает её об трусы. Зевает.
Ну и так далее, и так далее. Там много чего смешного.
Главное во всяком деле — это придумать конец.
Вот сидит мужик вечером за столом, раскладывает в компьютере пасьянс. В розетку воткнут уничтожитель: то есть время от времени падает мужику на стол издохший истребитель. Мужик его равнодушно смахивает на пол — ему хорошо: стоит перед ним рюмка водки и лежит пучок зелёного луку. Обмакивает мужик лук в солонку и тут раздаётся в дверь его стук — вежливый, но настойчивый.
Вздыхает мужик, отставляет рюмку в сторону, спускается опять по лестнице, отодвигает щеколду. А там Медведь стоит, улыбается.
Конец.
Туловище: Гхы.
Душа: Чего там, уродина?
Туловище: Ухи хочется. Помираю я.
Душа: Эй! Эй!! Охуело, что ли? Эй!!!
Туловище: ЫАК!
Душа: Эй, блядь! Подожди! Подожди, сука! Ну не сегодня, ну пожалуйста! Я тут… Да я же… Ну вот же пиздец какой… Ну давай хоть завтра?! Ну хоть, блядь, полчаса ещё, я может… Может нужно чего? Чего ж молчало-то блядь, ходило тут, жопой хрюкало? Не молчи, сволочь!
Печка-буржуйка начинает густо дымить и гаснет. Шланги и пузыри бесформенной кучей сваливаются на пол.
Становится совсем темно, только в круге синего света стоит Душа. Откуда-то издалека слышен длинный тоскливый звук.
Душа (обращаясь к залу): Вот же гнида, а? Вот же конская блядская залупа! Вот же уёбище пиздоголовое! Вонь, блядь, подрейтузная! Спермоглотина чешуйчатозалупная! Выпиздухоль глистопротухшая!
Звук всё усиливается, пока не переходит в невыносимый скрежет железа по стеклу. Зрители, зажав уши, разбегаются.
Душа (с трудом перекрикивая скрежет): Хуеблядская пиздопроёбина!!!
Звук постепенно замолкает, опускается занавес.
Душа (еле слышно): Главрыба… Главрыба….
К о н е ц
Февраль
Очень хорошо ездить в петербуржском метро после ноля часов и ноля минут. Там очень много места и можно сесть где угодно и притворяться, что ты спишь и ничего не замечаешь.
Например того, как катастрофически изменяется привлекательность двух милейших девушек после того, как ранее сидящий между ними юноша вышел на станции Чёрная Речка, а они поехали дальше.
В этом нет ничего плохого или страшного, просто в большинстве случаев, действительно, лучше не подглядывать.
А зато я постиг наконец тайную глубокую мудрость советской медицины (а она и в нынешней РФ так и осталась советской в лучшем смысле этого слова): в ожидании доктора пациент либо издохнет, либо ему полегчает. Во втором случае доктор вздохнёт укоризненно: ну что ж, вы, голубчик, занятых людей своими пустяками тревожите? А в первом случае все просто разведут руками: ну что ж тут поделаешь. Спасти можно лишь того, кого можно спасти, как совершенно точно заметил один поэт.
Когда-то, лет в семнадцать что ли, я, подумавши, вывел такое правило: быть жадным — это страшно невыгодно. Сегодня ты не дал кому-то соли, а завтра тебе не дадут луку.
До этого правила я, конечно, додумался не сам — я вывел его из романа три мушкетёра. Не помню уж в каком месте этого романа, на вопрос о том, как бы лучше потратить какую-то огромную сумму денег, кто-то, кажется Атос, дал замечательный совет: «А давайте эти деньги как можно быстрей пробухаем с максимальным количеством знакомых, а потом будем полгода ходить к ним в гости обедать».